Огненный остров

Эусеб искоса глянул на золото и, словно тяжесть монет его давила, машинально столкнул их коленом с постели на ковер.

Затем, когда над ним склонилось прелестное лицо Эстер, губы Эусеба нежно коснулись лба жены.

— Разве ты не счастлив оттого, что богат? — продолжала она. — Разве ты не гордишься, видя богатые украшения на своей жене?

Эусеб с любовью посмотрел на нее.

— Знаешь, — снова заговорила она, — теперь я не решилась бы показаться тебе в той бедной одежде, которую носила раньше. Мне кажется, видя меня такой, ты меньше любил бы меня.

Эусеб сделал над собой усилие и, в первый раз отвечая на мысль своей жены, произнес:

— Разве не такой я увидел тебя впервые? Разве не такой полюбил? Не была ли ты прекрасна и не любила ли меня прежде, чем стала богатой?

— Значит, ты все еще любишь меня? — спросила Эстер, видя, к какому незначительному успеху привело рекомендованное нотариусом Маесом средство, и почерпнув в нежности мужа идею испытать другой способ.

— Да, — отвечал Эусеб, — люблю более, чем когда-либо прежде.

— Я полагаюсь на твою любовь, но иногда боюсь, что у меня ее не станет.

Эусеб пожал плечами.

— Этого не может быть!

— Я надеюсь на это, — повторила она. — И все же, по-моему, самые глубокие и искренние чувства, как и все на земле, должны иметь свой предел.

— Кто это сказал? Кто сказал? — сильно побледнев, закричал Эусеб.

— Очень образованный и глубоко знавший людей человек, тот, кому мы обязан своим нынешним счастьем.

— Ты говоришь о докторе Базилиусе?

— О нем самом.

— О! Доктор Базилиус! — Эусеб судорожно приподнялся на постели и прижал руки ко лбу, словно хотел сдержать прилив крови. — Доктор Базилиус! О, Господи! Так это правда, это был не сон?

— Правда, что его искусство спасло мне жизнь, правда, что его доброта обогатила нас, — ответила Эстер, которая испугалась, что зашла слишком далеко, когда увидела, в какое возбуждение пришел ее муж. — Вот что правда.

Но Эусеб уже не слушал ее. При упоминании о докторе он сделался бледным как привидение, его блуждающие глаза ничего не различали, язык заплетался; похоже было, что жестокая горячка первого периода болезни вновь готова была охватить его.