Зачем так поступил Курдин, хотя бы ясно. А Сашка — зачем? Неужели только из зависти к его успеху?
Он хотел бы верить, что — нет. Что, например, — из стыда перед дедовым шаром. Или из уважения к дедовой памяти.
Так думали другие — те, кто сегодня поздравлял и восхищался им.
А Сашка не знал.
Все наконец разошлись, и он спустился, чтобы забрать куртку. Тётки-гардеробщицы недовольно зыркнули на него, они уже сами были одеты, одна, прижав подбородком платок, поправляла выбившиеся пряди, другая копалась в старой матерчатой сумке, чем-то шелестела. Сашка дождался, пока на него обратят внимание. Накинул куртку, застегнул молнию и вышел в темень.
Хорошо, подумал, что никому не пришло в голову меня дожидаться.
Но кое-кому пришло.
Фонари здесь были разбиты, все, кроме одного. Человек стоял прямо под этим, единственным уцелевшим, в лужице жидкого света, — и щурясь от дыма, курил.
Плащ на нём был всё того же синего цвета, как море на картинах Носинского.
— Здравствуй. — И едва заметный акцент тоже никуда не делся. — Я слышал твоё выступление.
— Как слышали? — удивился Сашка. — И кто вы вообще такой?
Незнакомец пожал плечами:
— Я был в зале, это не запрещается. — Он погасил окурок, огляделся в поисках урны и, не найдя ни одной, так и остался с окурком в руке. — Ты хорошо говорил. Наверное, ему понравилось.
— Кто вы такой? Я позову на помощь, учтите.
— У меня самолёт в пять утра. И очень мало времени. Всё время времени-то и не хватает… — добавил он, рассеянно сминая окурок пальцами. — Всегда…
Сашка отступил на пару шагов, убрал руку с шаром за спину, другую сунул в карман, к мобилке. Он не чувствовал угрозы со стороны незнакомца, но эта его манера изъясняться…
— Я знал твоего деда. Давно, в другой жизни. Когда попал сюда, хотел с ним поговорить, да, видишь, не успел. А завтра я улетаю. …Этого следовало ожидать, мы с самого начала знали, что этим закончится. Не важно. Послушай, Александр, я вряд ли сюда вернусь. И вряд ли у меня будет ещё одна возможность. Позволь мне с ним поговорить.
— С кем? — не понял Сашка.
— С твоим дедом.
— Но он же… — Сашка покраснел. — Он не разговаривает. Ни с кем, вообще.