— Это ведь не первая твоя попытка? — спрашивает индеец.
Лицо мертвеет, будто невидимым спонжиком смахнули жемчужно-розовый тональник, обнажая бледную кожу, морщины вокруг глаз и рта, проступающие кости скул. Тата медленно опускает веки, глаза проваливаются в темные, синяками заплывшие глазницы. Дамело видит ее прошлое — спящую принцессу в красном море, неловко притулившуюся к краю ванны, видит их всех: девочку, плачущую в скомканные колготки — обидно, нет в старой квартире ни крюка, ни трубы, чтоб одним концом набросить внахлест, а другим затянуть на горле; сломанную куклу, пойманную за два шага от цели и затянутую обратно в жизнь умелыми, равнодушными руками врачей; тело, упорно сопротивляющееся команде, которую мозг повторяет снова и снова, точно собаку дрессирует: умри! С каждой новой попыткой все проще декорации и грим, все меньше в самоубийце от элегантно опочившей принцессы и все больше неприкрытой плоти, которую разум пытается убить, а подсознание — спасти.
Мореход протягивает руку и гладит Тату по голове:
— Все равно не отпущу, ты же знаешь. — В голосе его жестокость смешана с нежностью в равных пропорциях.
Молодому кечуа кажется: еще немного, самую малость — и он поймет, что происходит, до конца. Отсюда и до горизонта событий, самого дальнего. Космического. Он ждет, что Тата возмутится, разыграет недоумение, потребует объяснений, но она лишь смотрит на Морехода с вымученной улыбкой. Как будто понимает, о чем он. Как будто эти двое знакомы давным-давно. Всегда.
— Отогреть вздумал? Снегурочку мою… — склоняется над ними Инти с другой стороны.
— Все вокруг твое, — недобро улыбается бог нижнего мира, — на что ни глянь. И что ты с ним делаешь, скажи на милость? Сжигаешь на корню? За это тебя считают богом-покровителем жизни?
— Уж кто бы говорил, — вскидывает брови бог Солнца. — Записной добряк из самого сердца преисподней!
— Я. Никогда. Не. Притворялся. Добряком! — чеканит Супайпа. — А вот ты…
— Люди, — по-змеиному шипит Инти, — люди назвали меня подателем тепла и света. Если они слепы и не видят — я бог смерти, а не жизни…
— Она — увидела! — Мореход тычет пальцем в замершую — в ужасе? в предвкушении? — Тату. — Поняла, что не дождется смерти от меня и пришла к тебе. Так скажи ей в лицо, КТО ты!
— А ты знаешь, кто я? С чего ТЫ решил, будто знаешь все обо МНЕ?
Бог Солнца выпрямляется, скрещивая руки на груди, неожиданно высокий, хрупкий, с тонкой мальчишеской талией, до странности молодой — ни сутулой спины, ни мешков под глазами, ни залысин, которыми щеголял Эдемский. Лицо Инти, словно огромная свеча, озаряет все вокруг золотистым светом, мягким, уютным. Живым. Алый отсвет лавы, пробегающий по коже Морехода, рядом со свечением Инти как никогда наводит на мысли о преисподней. И не верится, что бог смерти здесь — не Супайпа, отнюдь не Супайпа.
Все-таки он не забрал девчонку, напоминает себе Дамело. Она рвалась в нижний мир, бросалась на дверь, стены царапала — а он не впустил. Зато бог Солнца распахнул врата и объятья, пламя разжег выше неба — лети ко мне, мотылек. Голодно ему. Давно без жертв.
Мореход хохочет, запрокинув голову и дергая кадыком. Будь он человеком, все бы сказали: сволочь. Жизнерадостная, обаятельная сволочь из тех, что заходят в чужую душу, как к себе домой, располагаются с удобством и остаются на годы: жрать и гадить. О богах подобных вещей не говорят, не смотрят с осуждением, ибо судьба у божеств такая — жить в душе человеческой.
Единственное, что люди себе в отношении богов позволяют — считать одних покровителями жизни, других — смерти. Даже понимая, что обе они — одно. Как огонь земной и небесный. Как Инти и Супайпа.
А эти двое уже лица сблизили, пригнувшись, ноздрями вздрагивают, глаза щурят, вот-вот сцепятся, точно псы.
— Не ссорьтесь, мальчики, было бы из-за чего. — Змеиная мать подходит и становится в ногах у Дамело, обозначив собой вершину треугольника.
Индеец помнит: Тласольтеотль высокой не назовешь, Супайпа одного с ним роста, Эдемский вообще на голову ниже Дамело — суетливый дохляк, в минуты гнева и паники тянущий шею и привстававший на цыпочки. Отчего сейчас ему кажется: три великана окружили троицу людей, позабывших про свары и разборки, жмущихся друг к другу в ужасе перед чуждой, опасной силой? Дамело и сам не замечает, как они с Диммило притягивают Тату к себе, втискивают между спинами и пытаются защитить — от кого? От сильного племени, которое, как исстари водится, отнимает у них, слабаков, самое ценное — женщин, землю, жизнь?
К счастью, извечным обидчикам нет до них никакого дела. Три божества, словно три головы дракона, гипнотизируют друг друга взглядом, пока люди внизу, будто овцы, сбиваются в кучу.
ebooksa