Небеса ликуют

22
18
20
22
24
26
28
30

— Вали! Вали немца! Покотом, покотом!

Пыль!

Я отступил на шаг, уперся спиной в теплые доски куриня. Там, за клубящейся завесой, что-то падало, каталось по земле, хрипело, булькало.

— Покотом! Вали немца! Нем-ца! Нем-ца! Нем! Ца! Знакомых немцев у меня отродясь не было, даже в коллегиуме, но странное предчувствие заставило зажмуриться, надвинуть шляпу на брови и…

— А-а-а-ах! Ай, немец, ай, силен пан латинщик!

…нырнуть прямо в душное облако. Чувствовал я, чувствовал, и шевалье чувствовал, недаром все о засаде толковал!

Шевалье дю Бартас, голый по пояс, гордо выставив серую от пыли бородку, возвышался над поверженным усачом. Тот лежал на лопатках, по уши утонув в серой пыли. Голая пятка пикардийца упиралась противнику в грудь.

Зрители — десятка два чубатых и усатых — качали головами, оживленно обсуждая только что виденное:

— Ой, кинул Мытряя немец! Ой, кинул! Ой, все печенки отбил! Ой, весело ж, панове, было!

Босая пятка чуть приподнялась, и Мытряй резво пополз в пыли, оставляя за собой глубокую борозду.

— Ну, чего, хлопцы, товарищи войсковые! — Широкоплечий черноусый крепыш неторопливо шагнул вперед, расстегивая сорочку. — Или никто из вас немца не свалит? Неужто мне, отаману старому, самому доведется?

Товарищи войсковые потупились, не спеша с ответом. Дю Бартас небрежным движением отряхнул пыль и, повернувшись ко мне, подмигнул.

Я облегченно вздохнул. Без засады не обошлось, но славный шевалье и сам справился.

Или нет?

— Не спеши, батька Ладыжник! — Худой костлявый усач одним движением сорвал с плеч рубаху, ударил босой пяткой в пыль. — Мы и сами немчуру сопаткой в землю ткнем! Ну, чо, Бартасенко, или как тебя там? Становись, цап бородатый!

— Любо! Любо! — прогремел слитный хор. — Давай, Дух, свали, свали немца!

Шевалье дернул бородкой, смерил костлявого Духа пренебрежительным взором.

— Казак ла рюс — хомьяк э трус!

Я только ахнул — когда выучить успел? Ну, шевалье!

— Ух, немчура!