– М-м-м…
– Тим, проснись. Пожалуйста.
Какого черта?
Сознание пробуждалось медленно, словно поднималось на поверхность из вязкой бездны сна. Пошевелиться было тяжело, будто под водой.
– Тимур!
Ах да, он не дома. Он остался ночевать у Нины. Нина всегда обижалась, когда он уезжал ночевать к себе. Она никак не демонстрировала этого, даже напротив, старательно скрывала, но он знал, видел эту обиду. Обида билась у нее над головой как оранжевая струна. Он положа руку на сердце не мог понять этой обиды. Неужели Нине так необходимо спать рядом с ним? Терпеть в своей постели тяжелое, беспокойное мужское тело? А он ведь еще и храпит. Потом наступит утро. Мучительное утро. Неловкое пробуждение – оба всклокоченные, с заспанными глазами, с дурным привкусом во рту. Неловкая толчея у дверей ванной комнаты. Он примет душ, опасливо косясь на вереницу синеньких утят на бортике ванной, и все равно не почувствует себя достаточно чистым.
Мыло будет пахнуть сиренью, шампунь – ванилью, полотенце – Ниной. Вчерашняя рубашка, несвежие носки, пегая щетина на подбородке. Нина не без кокетства предложит ему бритву – легкомысленный розовый прибор с прозрачной, как леденец, ручкой. Его передернет, и он предпочтет остаться как есть. А потом еще завтрак!
Нина, похоже, всецело полагается на расхожую истину про то, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок, ему же кажется нелепым этот анатомический казус. На завтрак будет яичница из трех яиц, жирная, лопнувшая сарделька, ломти булки с маслом и сыром, кофе с молоком. От непривычной пищи у него забурчит в животе. Дома он довольствуется на завтрак овсянкой на воде, пьет зеленый чай.
А потом придет мама Нины – она живет в квартире напротив. Эта почтенная женщина приведет двухлетнего внука, который провел эту ночь у бабушки. Нина, конечно, не пустит свою матушку дальше прихожей, но и из кухни он услышит несколько слов, которые предпочитал бы не слышать. «Одного-то уже прижила», «пусть женится сначала», «завтраков на всех не напасешься».
В общем, он знал, что ничего хорошего утро не сулит, и все равно остался. Оранжевая струна билась так сильно, что, казалось, вот-вот лопнет, и Тимур понял – стоит ему выйти за дверь, как Нина примется рыдать. Не напоказ, не на публику, она будет рыдать по-настоящему и биться головой о спинку дивана. И потом не простит ему этих слез, одиноких, ночных, безутешных. Никогда. А он не хотел, чтобы Нина ему чего-то не прощала.
Но, пожалуй, пробуждение случилось раньше, чем он мог рассчитывать. В квартире было темно. Нина трясла его за плечо.
– Тим, проснись! К нам кто-то залез! Я слышала, как открывается входная дверь! Наверное, воры! Тимур, мне страшно!
«Вот уже и «к нам», – спросонья подумал Вагаев.
А вслух сказал:
– Нина, но…
– Тш-ш! – зашипела она. – Слушай!
В ее голосе было столько неподдельного ужаса, что он проснулся окончательно.
Он прислушался, хотя в этом не было необходимости.
Он уже знал, что в квартире действительно кто-то есть. И знал, что вряд ли это наивный и незадачливый взломщик, явившийся под покровом ночи поживиться в дом одинокой женщины. Одинокая женщина, конечно, работает медицинской сестрой и периодически выходит в ночную смену, но что у нее брать-то? Смехотворную заначку из комода? Овчинную шубейку, которой успела закусить моль? Низкопробную золотую штамповку?
Если бы так – им бы очень и очень повезло. Но такого везения в жизни просто не бывает. На туалетном столике стояла ваза с увядшими розами, эти цветы он сам подарил Нине почти неделю назад. Ваза, кажется, довольно-таки тяжеленькая. Хотя это, конечно, несерьезно.