Дым

Проходит несколько мгновений, прежде чем Ливия отвечает. Лицо ее стало очень темным. Она словно подхватила от матери лихорадку.

— Ты хотела сотворить мир, в котором никто не станет подставлять вторую щеку, — наконец говорит она.

— Возможно, дитя мое. Но для чего нужно подставлять щеку, кто подсчитает прибыль от этого? В конце концов, может, кто-нибудь да станет это делать. В дыме есть любовь. А в дисциплине ее нет. Я надеялась, что к этому времени ты уже все поняла.

Томас слушает мрачно и недоверчиво, Чарли — задумчиво, невольно сопереживая. Ливия же не удовлетворена ответом: красноречие матери и легкость, с которой слова слетают с ее губ, вызывают у нее подозрение. Опять Грендель склоняется, чтобы поднять леди Нэйлор на руки, и опять Ливия не дает ему это сделать, останавливает грозным взглядом, под которым он робко съеживается.

— Я не верю тебе, мама. Хочу верить, но не получается. Ты говоришь о перемене и о новом Эдеме. Но я-то хорошо тебя знаю. В глубине души тебе совершенно наплевать на революцию, на власть и прежде всего — на простой народ. Но тогда почему, мама, почему? Только потому, что папа сошел с ума? Ты была готова переделать мир, потому что он перестарался с дисциплиной?

Ее мать вздрагивает и поднимает на дочь здоровый глаз, в котором теперь горит холодная ярость.

— Ты была слишком юна, чтобы видеть это, Ливия. Видеть, как он изменился. Счастливый, здоровый мужчина. Любящий радости жизни. — Закашлявшись, она вынуждена ненадолго прерваться, но потом продолжает: — Он запретил повару класть соль в его еду, чтобы она не разогревала мысли. Он не спал, боясь, что во сне к нему придет дым. И перестал приходить ко мне в постель. — Баронесса опять делает паузу, ищет языком влагу, чтобы сплюнуть. — Он разрезал меня, Ливия! Вскрыл, как труп. Меня, женщину, которую любил. И при этом не дымил. Ты хотела бы жить в таком мире?

Ливия смотрит на мать с выражением, в котором сливаются несовместимые эмоции.

Недоверие.

Ужас.

Гордость.

Мать спокойно наблюдает за ней.

— Вижу, ты так и не поняла, — шепчет она. — Ты еще никогда по-настоящему не любила.

В третий раз Грендель пытается взять баронессу на руки; в третий раз Ливия встает у него на пути и отталкивает его в сторону.

— Ты говоришь, что это благородно, — выпаливает она. — Твоя революция. Твои мечты. Но они не оправдывают того, что ты сделала, мама. Сделала с Маугли. И с другими. Себастьян рассказывал мне о Лилит. Это было неправильно, мама. Так нельзя поступать с людьми.

Ее мать дрожит в ознобе, но выдерживает взгляд Ливии.

— Знаю, дорогая. Но я все равно сделала это.

Ливия кивает, резко нагибается, словно опасаясь, что храбрость вот-вот покинет ее, и целует мать в губы. Из нее льется дым — дым скорби и любви. И медленно, через боль, в ее матери пробуждается ответное чувство и выходит из нее с поврежденным, робким дымом. Так вдова, долго просидевшая вдали от живых, набирается смелости и впервые выглядывает за порог. Это длится минуту, от силы две. Леди Нэйлор вся в слезах.

— Спасибо, дорогая моя.

— Я не могу простить тебя, мама.