— Не пробовала, у меня сотовый канул в топяных болотах. Но мы не дома. Не в нашем городе. Не в нашей стране. — Она поднялась слишком порывисто, не глядя на Аглаю. — Ты ешь. Мы потом обо всем поговорим.
Аглая есть перестала. Нехорошо, тоскливо застонали разом и душа, и сердце. Ника стояла к ней спиной, теребила пальцы и не оборачивалась.
— Ника, что происходит? Где мы? Здесь что, связи нет? Когда мы сможем вернуться домой?
Ника молчала так горестно, что Аглае захотелось вскочить и начать ее трясти. Но едва хватило сил даже на то, чтобы повысить голос.
— Посмотри вокруг. Что ты видишь? — Голос Ники резанул установившуюся ненадолго тишину.
— Дом, — хрипнула Аглая. А у самой в горле засвербело. Зачесались глаза. — У бабушки такой был. Она была старообрядкой. Мы попали в общину? Староверы? Кто там еще? Монахи дикие?
Ника глянула через плечо, скользнула глазами по деревянным стенам, остановилась на божнице. Подняла руку в крестном знамении, да так и не перекрестилась.
— Это не старообрядцы, Алька, — выдохнула судорожно, и даже лицо перекосилось в неприятной гримасе. — Нет у нас больше дома. Некуда возвращаться.
Она вскользь глянула на Аглаю, тяжело выдохнула и, не произнеся больше ни слова, вышла из избы.
Аглая сидела, сжимая в руках чашу с едва тронутой похлебкой. Солнечный зайчик прыгнул в угол и пропал. Желтый диск скрылся за стеной. Из угла, с божницы, на Аглаю смотрела деревянная икона, прикрытая поверх белым полотенцем. С койки образ не разобрать. Да ей и не нужно было, все равно молитв не знала. Но шептала. Глухо, с грудным надрывом, пытаясь не заплакать.
— Господи, спаси и сохрани, помоги нам вернуться домой. — И отчего ей так тоскливо? От странного поведения Ники. От бледности подруги. От диковатого вида избы. Да мало ли. Бабуля в такой же жила. Весь поселок из сруба был. Одевались в льняные рубахи, в косоворотки, молились древними молитвами. Травы собирали. Бабуля умела теми травами людей лечить. И молитвами. Много молитв знала. Аглая не записывала и не запоминала, да и зачем ей было. Теперь бы вспомнить хоть одну. Такую, чтобы сердце щемить перестало, чтобы страх отодвинуть. Аглая сложила ладони. Кончики пальцев подрагивали. Такие же бледные, как и у Ники.
«Что значит — дома нет? Не может он пропасть, исчезнуть! Дом есть. Мой. Никин. Мы вернемся».
В углу засопели. Послушалось тихое ворчание.
Топ. Топ. Топ.
Аглая перестала шептать и уставилась в угол. Никого видно не было. Она протерла и без того красные глаза. И ощутила, как медленно, тонкими иголочками, начало покалывать в области затылка.
— Ишь чего вздумали! Девок молодых загонять! Ага, так и отдал! Глаза отвел, тропы запутал. Ищи — свищи своих девиц! — бубнил голос и приближался к Аглае.
Она схватила одеяло за край и потянула к себе.
— …А глазища — то, глазища! Ух, так и повылазили бы у них от злобы. А хорош хранитель — то. Стражей тропы в глушь увести трудновато. Да они сюды уж и не сунутся. А вот кабы соглядатаи не нагрянули. Ну да будем надеяться. Так ему ведомо, он же из своих мыслей — то стражей уводил, заводил, тропу запутывал. Видел, ох, видел, потому и вел. И я вижу. Да только глаза у него мутные, стареет, вот и видел только тьму, а я другое вижу — светлое, задорное. «Може и обернусь, и вернусь, и солнце ворочу», — во как говорили… Ишь солнышко! Давно солнышка в Велимире не было. А ведь как бывало: со всех миров православных и далее, со всех миров иноземных, все сюда в станицу ведовскую тянулись…
Скрипнули половицы. Аля прижалась к спинке кровати.
Топ. Топ. Стукнул приставляемый к кровати стул.
ebooksa