Я – Нина. Соловьева Нина Валерьевна. Родилась, выросла и всю жизнь прожила в маленьком городе Чистополе.
Настоящее имя мучителя мне неизвестно. Он велел называть его Никитой, но как его зовут на самом деле, я не знаю. Ведь меня он тоже зовет чужим именем.
Анастасия, Нюся – так звали его покойную жену. Она умерла больше шести лет назад, но он так и не смог поверить в это. Съехал с катушек, но не принял ее гибель.
Может, если бы она смертельно заболела, попала под машину, разбилась в авиакатастрофе, он погоревал бы и отпустил, но…
Я ненавижу ее. Всем сердцем ненавижу эту окаянную Нюсю, едва ли не больше, чем Никиту. Ведь это она сделала его таким.
Если бы не Нюся, не ее похотливая натура, не ее тупое легкомыслие, я не сидела бы сейчас здесь – почти парализованная, вечно трясущаяся от страха, приговоренная к гибели.
Иногда он плачет, встает передо мной на колени и, жалко заглядывая в глаза, спрашивает: «Это ошибка, правда? Ты ведь не была с ним? Ты с ним не спала? Ты моя?»
Я делаю то, чего он ждет: протягиваю к нему руку, ласково касаюсь густых жестких волос, уверяю, что люблю его одного и никогда не изменяла. Если посмею сказать иное, он будет бить, мучить меня еще сильнее.
Пощечины, щипки, ожоги, надрезы… На мне нет живого места, только я не стану писать об этом здесь, на бумаге. Все уже написано на моем теле.
Временами (в последнее время все чаще) я чувствую, что тоже схожу с ума. Еле сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться ему в лицо, не выкрикнуть: «Твоя жена была шлюхой! Она изменяла тебе не только с твоим другом, у нее была куча мужиков, и хоть убейся сам, хоть перебей всех женщин на свете, ты не сможешь этого исправить! Отомстить ей не сможешь тоже! Она всегда ходила налево, и в тот раз ушла, и сейчас ее любовник сам сатана, так что ты ее не достанешь!»
Инстинкт самосохранение еще не умер, поэтому я молчу и делаю, что велят, говорю то, что он желает услышать. Я помню правила. Но сама-то знаю правду, знаю, как все было. Сейчас пришло время раскрыть секрет.
Я сижу за ее столом. Этот антикварный дубовый (кажется) стол достался Нюсе от прабабки. Как сказал Никита, его жена любила рисовать, сидя за ним: она была художницей. Не настоящей, несостоявшейся, но все же.
Так вот, столик оказался не простым. У него – двойное дно, как и у его хозяйки. Нюся не только рисовала, сидя за ним, но еще и делала записи в дневнике, а потом прятала дневник в тайничок. Может, это придавало остроту ее ощущениям, может, было просто привычкой.
Я наткнулась на тайник случайно, в один из первых месяцев, когда еще искала путь к спасению и обшаривала то, до чего могла дотянуться – а дотянуться я могу лишь до стола.
Почерк у Анастасии красивый и четкий, но то, что она строчила в своем дневнике, ужасно. Во-первых, написано полуграмотно, с кучей ошибок. А во-вторых, записи однообразны: это сплошь рассказы о свиданиях с мужчинами, описания постельных впечатлений вперемешку со стебом над мужем.
В каком-то смысле Нюся была еще более ненормальная и аморальная, чем Никита. Красивая, но с гнилым нутром. Жила в свое удовольствие, спала со всеми подряд. В итоге муж узнал о ее неверности, но наказания она избежала, потому что умерла.
Так что теперь Никита вместо нее наказывает меня. Нас.
На стенах висят фотографии. Если вы попали в мою темницу, то вы их видите. Фотографий одиннадцать, все женщины на снимках мертвы.
Мое фото тоже есть в этом скорбном ряду, оно как раз одиннадцатое по счету, поэтому я точно знаю, что скоро умру.
Открывает галерею Анастасия: она на первом снимке. Чаще всего я смотрю именно на ее фотографию, вглядываюсь, ищу ответы. Но ее взор ускользает, она глядит куда-то вбок и улыбается блуждающей улыбкой.