Дорога в мир живых

Здесь, в нормальном и правильном мире, было тепло, буднично и спокойно. Здесь она чувствовала себя уверенной и… Да, и спасшейся! Увернувшейся от занесенного над нею меча.

– Катюша, я тут, в коридоре жду! – громко, едва не плача от облегчения, крикнула Маша, по-прежнему не решаясь оглянуться.

Стоя возле лифта, обливаясь потом от пережитого ужаса, она клятвенно пообещала себе, что больше никогда, ни под каким предлогом не вернется в проклятую квартиру.

Глава 17

То, что они обнаружили в доме Никиты, навсегда застряло в ее памяти. С этим Катя смирилась. Если бы ей даже каким-то чудом удалось уговорить себя не думать о случившемся, все равно оставались бы сны – а сны нам неподвластны. Все, что гонишь от себя днем, подбирается к тебе ночью.

Засыпая, Катя раз за разом оказывалась в подвале, вернее, в потаенном его отсеке. Маши и Лени с ней не было, только она одна. Узкий луч фонарика робко скользил по стенам, и сердце замирало от мысли о том, что он мог выхватить из мрака.

Сладкий удушливый запах лез в ноздри. На самом деле запах был не таким уж сильным, но тут, во сне, действовали иные законы, и Катя задыхалась, боясь, что если сделает слишком глубокий вдох, то упадет в обморок.

Теперь запах уже не ассоциировался с букетом увядших лилий или ландышей, он вызывал в памяти мысли о разоренных кладбищах и разрытых могилах. О трупах, зарытых в укромном углу заросшего сада. О телах, наскоро забросанных жирной черной землей, припорошенных осенними листьями, словно снегом.

Катя медленно, шажок за шажком, обходила подвал. Он был совершенно пуст – голые стены, никаких полок и шкафов. В реальности Леня сразу заметил люк в полу: стоя в дверях, не позволяя жене и ее подруге ступить внутрь, тщательно осмотрел стены, и вскоре луч высветил большую деревянную крышку, прикрывавшую спуск вниз. Ничего больше в странном помещении не было, и они направились к люку.

– Кажется, он не заперт! – удивленно проговорила Маша.

– Вполне возможно. Зачем запирать, если ты уверен, что никто сюда не зайдет? – С резонным замечанием Лени трудно было не согласиться.

А позже они узнали, что следовало прибавить: «…и никто не сумеет выбраться наружу».

Во сне Катя проделывала все в одиночестве: подходила к люку, клала фонарик на пол, констатировала, что люк открыт, откидывала крышку (причем это оказывалось намного легче, чем наяву). Запах становился почти нестерпимым, забивался во все поры, и Катя с трудом подавляла рвотные позывы. Снова взяв фонарик в руку, она направляла луч внутрь.

Обычно в этот момент кто-то в ее голове – кажется, Артур, или, может, мама – кричал, чтобы она уходила отсюда и не смела смотреть. И каждый раз она не слушалась и смотрела.

Вниз вели каменные ступени, которых оказалось всего шесть – спуск в люк был не таким долгим, как в подвал. Ступени приводили в небольшое, тесноватое помещение, уставленное мебелью. Здесь стоял стол, возле него – кресло с высокой спинкой, еще одна пара стол-стул, стеллаж и что-то наподобие топчана.

На одной стене – потускневшая от времени картина, напротив кресла – настенные часы и одиннадцать женских фотографий. Одиннадцать молодых красивых лиц, на которых навеки застыли улыбки.

Часы стояли, стрелки не двигались.

С фотографий обреченно глядели глаза.

В ушах у Кати, нарастая, звенел крик. Позже она обычно понимала, чей. Ее собственный.

Кресло возле стола не было пустым.