Закон Моисея

Он просто заставлял меня чувствовать эту тяжесть.

— Два.

— Ты только что вернулся?

— Нет. Я пошел домой. Принял душ. Отправился в кровать.

— Значит, ты ходишь во сне? — произнесла я легким беззаботным тоном.

— Чего ты хочешь, Джорджия? Я подумал, что ты закончила со мной.

Ах. Вот оно. Вспышка гнева. Сдержанная, мимолетная. И я упивалась этим. Моя мама всегда говорила, что негативные эмоции лучше, чем отсутствие каких-либо эмоций вообще. Обычно она говорила это о взятых на воспитание детях, которые вели себя импульсивно. Но, по-видимому, это применимо и к семнадцатилетним девушкам, которые влюблены в парней, не отвечающих взаимностью. Эта мысль привела меня в ярость.

— Ты любишь меня, Моисей?

— Нет.

Его ответ прозвучал незамедлительно. Демонстративно. Но в любом случае он встал и направился ко мне. И я наблюдала за тем, как он подошел, скользя по нему голодным взглядом, мое сердце превратилось в огромный, испытывающий нужду узел в груди.

Моисей присел на корточках рядом с квадратными тюками, которые я превратила в любовное гнездышко. Но он сказал, что не любит меня, поэтому моя постель нуждается в ком-то с другим именем. Я снова легла и обернула одеяло вокруг плеч, неожиданно почувствовав холод и невероятную усталость. Но он последовал за мной, нависнув надо мной, его руки опирались по обе стороны от моей головы, когда он смотрел, как я наблюдаю за ним. А затем он сократил расстояние и целомудренно поцеловал меня. Один раз, второй.

А потом снова, уже не так сдержанно, с большим давлением и интенсивностью.

Я сделала глубокий вдох и обернула руки вокруг его шеи, позволяя ему проникнуть в меня. Я впитывала его аромат — сильный резкий запах краски смешанный с запахом мыла и мятных леденцов с красными полосками, которые его бабушка держала в чаше на кухонном столе. И чего-то еще. Что-то, чему я не могла дать название, и это была та его неизведанная часть, которую я хотела больше всего. Я целовала его, пока не смогла почувствовать ее вкус в своем рту, и когда этого стало недостаточно, я выжимала ее ладонями рук и терлась своей кожей о его, и тогда он опустился губами к моей шее и прошептал мне в ухо:

— Я не уверен, что ты хочешь от меня, Джорджия. Но если это именно то, тогда я согласен.

 ***

Когда солнце начало проталкивать розовые лучи сквозь маленькое окно конюшни, выходящее на восток, Моисей откатился от меня и стал натягивать одежду, устремив взгляд на окно и рассвет. Был ноябрь, и солнце поднималось медленно. Должно быть, уже больше шести. Пора собираться. Мои родители скоро должны быть на ногах, вероятно мама уже была. Ужин в честь Дня благодарения — важное событие. Моисей и я почти не разговаривали в те часы, что он оставался со мной. Я была удивлена, что он вообще остался, и даже поспал несколько часов, прежде чем разбудить меня поцелуями и прикосновениями теплых рук, заставляя осознать, что ни при каких условиях я бы не смогла прожить без него.

Он оставался совершенно безмолвным, и теперь его молчание было больше, чем я могла вынести. Я задавалась вопросом, как он научился отталкивать слова, подавлять их, не чувствовать того, как они роятся в голове и умоляют быть произнесенными. Я сказала себе, что теперь могу это сделать. Я могла бы быть такой же тихой, как он. По крайней мере, пока он не уйдет из конюшни. Но когда он направился к двери, слова вырвались сами по себе.

— Я думаю, ты действительно любишь меня, Моисей. И я люблю тебя в ответ, хотя было бы проще не делать этого, — поспешно произнесла я.

— Почему было бы проще этого не делать? — тихо бросил он в ответ, как будто до этого без колебаний не сказал, что не любит меня.

Он мог бы сказать, что не любит меня, но ему не особенно нравилось, когда ему говорили, что он не достоин любви.

— Потому что ты думаешь, что не любишь меня. Вот почему.