— Я бы уехал сегодня, если бы мог, — резко ответил я.
Я не видел Илая на протяжении двадцати четырех часов с тех пор, как он показал мне, как умер.
— Джорджия знает о твоем отъезде?
— Она сказала мне оставить ее в покое. К тому же, она мне не верит.
Это заставило Тэга умолкнуть, и его шаги замедлились. Он провел всю ночь, с пристрастием выпытывая у меня детали, но об этом факте я забыл упомянуть. Я не рассказал ему, что мы были в поле, оба эмоционально истощенные, как лежали на спине и смотрели в небо, потому что не могли посмотреть друг на друга. Я не рассказал Тэгу, что Джорджия ответила на мои слова о том, что Илай привел меня обратно.
*** — Единственное, что не дало мне сломиться, это правда, — произнесла она.
Я молчал, не понимая значения ее слов, и ждал, что она объяснит мне.
— Люди говорили «он в лучшем месте», или «ты увидишься с ним снова», или «он на небесах». Что-то в этом роде. Но это только ранило меня. Это заставляло меня чувствовать себя недостаточно хорошей для него, так, словно ему было бы лучше без меня. И это сыграло свою роль в том, что я и так подозревала — я не была достаточно хорошей для него. Я была молодой и глупой, и я не была достаточно заботливой.
Ее боль ощущалась в воздухе так явственно, словно была осязаемой, и когда я попытался вздохнуть, она заполнила мои легкие, мое горло сжалось, а грудь отчаянно нуждалась в кислороде. Но Джорджия не остановилась.
— После несчастного случая единственное, что я считала истиной, это то, что Илай мертв. Я убила его. И с этим мне придется жить всю оставшуюся жизнь.
Джорджия решительно посмотрела на меня. Огонь, свойственный ей прежде, снова зажегся в глазах, будто она ждала, что я стану с ней спорить. Но препирательство было последним, что бы я стал делать. Я уже давно уяснил, что люди думают то, что хотят думать, верят в то, во что хотят верить, и никакие разговоры не изменят их мнение. Поэтому я встретил ее пристальный взгляд и ждал.
— Он мертв, Моисей. Такова истина. Я жива. И это истина. Я не собиралась убивать его. Еще одна истина. Я бы отдала ему свою жизнь, если бы могла. Я поменялась бы с ним местами, если бы могла. Я бы сделала все, что угодно, только бы вернуть его обратно. Отдала бы все, что есть. Пожертвовала бы всем, чем угодно. Кем угодно. И это тоже правда.
Внезапно Джорджия замолчала и сделала глубокий вдох, который был дрожащим и прерывистым, словно ее горло сжалось слишком сильно, чтобы она могла вздохнуть полной грудью. Она разорвала зрительный контакт, повернув голову так, словно мое кажущееся принятие ее правды слегка ошеломило ее.
— Поэтому, пожалуйста, не лги мне, Моисей. Это все, что я прошу — не лгать мне. И я не стану лгать тебе. Я расскажу тебе все, что ты захочешь знать. Но не лги мне.
Она думала, что я вру ей. Она думала, что все это было безумством, и она не верила, что я мог видеть Илая. Она хотела, чтобы я сказал ей правду. Но что делать, когда все называют твою правду ложью?
— Ты боишься правды, Джорджия. Люди, которые боятся правды, никогда ее не находят, — сказал я ей. Но она не смотрела на меня, снова уставившись в небо, давая понять, что разговор окончен. Я подождал еще несколько долгих минут и, в конце концов, поднялся на ноги, оставляя ее, леди Шалотт, владычицу озера, лежать на траве. У меня тряслись ноги, и, уходя прочь, я чувствовал себя выжатым, как лимон.
*** — Я сделал все, ради чего приехал сюда, — сказал я Тэгу, несмотря на то, что понятия не имел, было ли это правдой, но звучало хорошо. Если это было именно тем, в чем нуждался Илай. Что, по его мнению, я должен был увидеть и сделать, в таком случае все завершено. Закончено. Я лишь хотел уехать, и чем скорее, тем лучше.
— Мы не закончили с покраской, — Тэг предпринял еще одну попытку, я же продолжал собирать вещи.
— Наверху есть еще один рисунок на стене. Или ты забыл про него? — спросил Тэг.
— Я ничего не рисовал наверху. Я был чертовски измотан, но я также уверен, что не поднимался на второй этаж.