Сердце ночи

– В вечной жизни нет ничего интересного, – доктор покачал головой. – Я считаю, что бесконечное существование может породить сначала бесконечную скуку, а потом настоящее чудовище, для которого ничто на свете не будет иметь ни веса, ни цены. Жизнь должна быть конечна. А вот дети как раз и дарят нам иллюзию того, что мы будем жить вечно. Они – наше будущее и наша сила.

– Да вы, доктор, философ! – Вран поставил на стол опустевшую рюмку, произнес, обращаясь к Игнату: – Ладно, я двое суток провел в дороге, чтобы тебя поздравить, а теперь прошу меня простить, – он поклонился всем присутствующим. – Устал. Да и не все дела еще решил.

– Ты снова уезжаешь? – И не понятно, чего в Игнатовом голосе было больше, досады или надежды.

Вран, который находился уже у двери, обернулся:

– Поживу пока в башне. Навел наш многоуважаемый доктор меня на кое-какие мыслишки. Я с тобой потом поделюсь. Обещаю, тебе понравится.

Сказал и тихонько притворил за собой дверь.

В путь двинулись, как только рассеялся туман. Леший умудрился даже подремать пару часов. Проснулся только к завтраку от не слишком ласкового тычка в бок.

– Вставай! – послышался над головой голос Лики. – Едим и валим отсюда к чертовой бабушке.

К чертовой бабушке Леший не хотел, а вот к самой обыкновенной, своей родной, наведался бы с превеликим удовольствием. Давненько он не бывал у бабули, аж стыдно. Ничего! Вот выберутся они из этой передряги с кучей бабок, снимет Леший свой гениальный сюжет, заработает еще больше, и можно рвануть на пару недель в деревню. Главное, выбраться!

Он потянулся, сунул руку под шею, нащупал шрам. Шрам никакого особого дискомфорта не доставлял. Вот, говорят, и от пиявок так. Что-то они там такое в рану выделяют, чтобы жертва раньше времени дурного не заподозрила. Может, и безвременники как пиявки? Об одном он только жалел, что в тот знаменательный момент не оказалось у него камеры. Или хорошо, что не оказалось? Лика сказала, что выглядел он тогда дурак-дураком. Или это она со зла? Хотя какое уж тут зло, если она на его защиту, можно сказать, грудью встала! А могла бы Архипа на разборки позвать или вообще мимо пройти. От этих мыслей стало так хорошо, так тепло в середке, что Леший улыбнулся.

– Чего лыбишься? – спросила Лика. – Тебе в самом деле все равно, что тут творится? Вчера сам чуть нежитью не стал, ночью Ник с Эльзой едва не потонули. Весело тебе? Лыбишься?

– А ты за меня переживаешь, рыжая? – Леший открыл глаза, посмотрел на Лику снизу вверх. Она сидела совсем близко, подсунув под тощую задницу свернутый спальник. И Крыс ее был на месте, бдил.

– Я за себя переживаю. – Лика дернула плечом, и Крыс тихонько пискнул. – Оказалась посреди Лукоморья в компании каких-то ненормальных.

– Я нормальный, – заверил ее Леший и выбрался из спальника.

Прежде чем ответить, Лика окинула его долгим взглядом, словно видела впервые в жизни, а потом сказала:

– Ох, боюсь, что ты самый нормальный из всех. Ну, может, еще Ник.

– А чего тогда боишься? – Леший потянулся, разминая затекшие мышцы. – Если я нормальный, так и держись меня. Со мной не пропадешь, рыжая!

– А может, мне лучше Ника держаться? – спросила и сощурилась так недобро.

– Оно-то, конечно, можно, – покивал Леший, – но есть риск, что за Ника тебе Эльза коски-то повыдергает. Или подпалит. Уж не знаю, как у вас, ведьмочек, принято устраивать разборки.

Лика фыркнула. Как же ему нравилось это ее многозначительное, почти кошачье фырканье! Раньше не нравилось, а теперь вот…