Оккультист

– О, нет. Боюсь, не обойдемся,– командир встал со стула, снимая куртку и перчатки. – Обычный человек не таскает в карманах сотни тысяч долларов и наушник иранского образца. Его не ловят рядом со свежим трупом, на территории закрытого правительственного объекта. В телефоне обычного человека нет жучков и программ прослушки. На кого вы работаете?

Мои перспективы становились все мрачнее. Я молчал, не зная, как объяснить прозвучавшие факты. Если сказать правду, это породит куда больше проблем. Поняв, что ждать нечего, усач принялся меня избивать, стараясь попасть по свежим шрамам. Зря я надеялся на его сочувствие.

Это стало своеобразной тренировкой магии. Разум командира читался легко. Потомственный военный каждую мысль формулировал как приказ и даже подсознательно нумеровал. Проблема заключалась во времени. Жалкие секунды, когда его кулак касался моей кожи, больше сбивали с толку, чем помогали. Но кое-что я успел уловить.

Мы находились далеко от населённых пунктов, в Уральских горах. Мужчина не понимал, каким образом шпион оказался настолько глубоко на вверенной ему территории, и сильно злился. Были и хорошие новости: глупым молчанием я спас себе жизнь. Получив минимальное подтверждение, что я не являюсь агентом многочисленных российских служб контрразведки, усач имел полное право меня пристрелить. Он очень хотел это сделать, сократив вдвое количество отчётов, которые придётся написать. Однако старая директива ещё действовала: неизвестные и подозрительные элементы направлялись в “тюрьму для политических”, что бы это ни значило.

Я бы успел понять больше, но трусливое сознание, не выдержав боли, выскочило из тела. Как же приятно избавиться от этого мешка из плоти и костей. С сожалением осмотрев остатки шкатулки и леденцы, которые военные запаковали в маркированный пакет, я вылетел из сторожки.

Кружить в небесах оказалось бессмысленно: на многие километры вокруг не нашлось ничего, кроме снежной пустыни и степи. Насколько сильно я нужен Фонду? Достаточно, чтобы вытащить меня из этой передряги? На месте Андерсена, я бы списал агента в потери.

Вдоволь налетавшись по бурану, я вернулся к телу. Усач заметил, что я вырубился и прекратил побои. Он явно имел в этом деле мало практики. При слове “пытки” мой отравленный инквизиторскими текстами разум рисовал кровавые крючья, иголки под ноги и прочее. Физическое воздействие — слабейший из возможных вариантов.

Почти все мои вещи превратились в рухлядь. Даже несколько купюр разорвали в мелкие клочья. Я отстраненно наблюдал, как мое тело нарядили в старую одежду, завернули в камуфляжные куртки и вынесли на мороз. Крепко примотали к снегоходу, а на голову надели несколько вязаных масок глазами назад. Как будто здесь есть на что смотреть. Порхать за конвоем, рассматривая однообразный пейзаж, наскучило мне довольно быстро. Большую часть дороги до тюрьмы я провел в избитом теле, трясясь на сугробах. Лишь почувствовав остановку снегохода, ненадолго выпустил проекцию, запоминая пещеру, в которую въехала наша компания.

Усач молча забрал куртки, снял шапки, передал меня безразличным надзирателям в синей форме, и укатил в буран с моими вещами. Охранники ничего не объясняли, не зачитывали прав. Они сопроводили меня через извилистый естественный коридор в горе и втолкнули в общую камеру на десять койко-мест. Однако людей здесь набилось вчетверо больше. В отличие от надзирателей, сокамерники очень обрадовались новому лицу.

– Здравствуйте, – не зная как к ним обращаться, я замолк, чтобы не сказать лишнего.

Никогда не интересовался тюрьмами и законами зоны. В маленьком городке, где я вырос, каждый второй школьник говорил по фене, но я держался от этой культуры подальше. Справедливо полагая: настоящие преступники стараются не попадаться, а не учат блатной жаргон, чтобы получше “прописаться в хате”. Мои одноклассники подтверждали это живым примером, получая сроки строго по своим интересам. Неизвестно, помогла ли им уличная наука.

Сейчас я судорожно вспоминал, что знаю об арестантском быте. На ум приходили только шутки про стулья, полотенца на полу, вилки и прочая ерунда. Единственное, что показалось логичным: за выражениями здесь стоит следить. Запертые без развлечений мужчины должны болезненно относиться к чужим словам.

Со мной никто не здоровался, пока с верхней койки, скрипя пружинами, не поднялся мускулистый старичок. Он ловко спрыгнул вниз и дружелюбно улыбнулся.

– Добро пожаловать в “Красную Зарю”, сынок. Меня Макаром звать. Проходи, не бойся. Мы вместе держимся, не обидим.

После этого со всех сторон камеры заговорили вразнобой: ”Привет. Милости просим. Добрый день. Здравствуй”. Причём часть голосов раздалась из-за спины. Меня успели окружить настолько быстро и тихо, что я даже не заметил. Не простые это заключенные.

– Проходи к столу, садись. Чаёк наливай.

Макар приобнял меня по-братски, и на какое-то время я потерялся в его разуме. Настолько живого и деятельного мозга я ещё не встречал. Старик мыслил не просто образами, а целыми мини-фильмами из событий прошлого. Пока он вел меня к столу, я смог узнать настоящее его имя: Джон Смидт. Позывной “Викинг” он получил ещё во время обучения в академииХарвей-Пойнт,за отличное знание русского и отсутствие акцента. Образцовый разведчик, положивший жизнь за свою страну. Макар убрал руку, но я уже не боялся окружающих. Уверен, люди с тремя высшими образованиями и жизненными принципами служения родине не допускают мужеложества.

Приняли меня действительно тепло. Во всех смыслах. В тупиковой пещере без окон тепло шло от самих стен. Чай оказался с привкусом веника, но, после гостеприимства усача, я был рад и такой малости. Мужчины расселись полукругом прямо на полу, и жадно расспрашивали обо всём на свете. Я отвечал, стараясь не обращать внимания на откат после чтения мыслей. Особенно заключенных интересовала политическая обстановка. Правда, с довольно необычной стороны:

– Война на Кавказе ещё идёт? – я тщетно пытался припомнить, кто с кем воюет. Там вроде до сих пор стреляют.

– Подожди, не мельтеши. Кто в России президент?