Сумерки

— Тайна сия, сударь, велика есть. Да-с.

— Так вы знаете, где находится Атлантида? — спросил Иван.

— Знаю! Знаю-знаю, — обеспокоился, вскакивая со стула, Колобродов. Он устремился к шкафу. — Потому как вы исключительная личность и к тому же послужить обществу бескорыстно желаете, то я открою вам секрет.

Серафим Колобродов достал из шкафа трубку, заботливо обернутую в плат, какой обычно носят замужние крестьянки, и, развернув его на столе, раскрыл перед изумленным Безбородко свернутую карту. Карта была старинная, с порванными углами и даже с какими-то начертаниями. На ней был изображен отрезок от Сибири вниз на юг до Средней Азии.

— Все дело в старых картах, — пояснил смотритель, любовно разглаживая поминутно желавшую свернуться обратно в трубу карту. — Эта вот, сделанная Иоганном Мейнцем из Дрездена в одна тысяча семьсот одиннадцатом году от Рождества Христова, указывает, что на сем месте есть море. — Колобродов уверенно ткнул пальцем в место, где, как помнил Иван из географии, находилась пустыня Гоби.

Безбородко пригляделся. Действительно, вместо пустыни на карте Иоганна Мейнца было изображено море, впадавшее в Тихий океан. Посреди моря возлежала на карте земля, проставленная множеством точек-островов. Посреди сего архипелага кто-то от руки свинцовым карандашом начертил жирный крестик.

— Здесь! — торжественно указал Колобродов, блестя глазами. — Здесь лежит затопленная Атлантида. Потомки ее, возглавляемые доблестным полководцем Чингисханом, покинули землю и заполонили Русь.

Иван с чрезвычайным вниманием и интересом оглядел указанное место.

— А крестик этот вы поставили? — задал он, казалось бы, безобидный вопрос.

Вопрос сей поверг станционного смотрителя в величайшее волнение. Запустив пальцы в бороду, Колобродов вскочил из-за стола и пробежался по комнате.

— Вот! — вскричал он. — Вот сразу чувствуется, что вы — исключительный человек, сударь! Задали в самую что ни на есть точку. Этот крестик мне сам дьявол поставил. Это его рука и его карандаш.

— Да как же такое возможно? — удивился Безбородко.

— А вот и возможно. Тут, знаете ли, много разных проезжает, по тракту-то. Да-с. — Смотритель вдруг совершенно успокоился и, сев за стол, налил себе новую чашку чаю. — Я раньше был просто станционным смотрителем, каких уж немного осталось после железной-то дороги. Народу обычно много ездит летом, когда ярмарки кругом. Зимой, как вот сейчас, почти никого и не бывает. И вот год назад сижу я один-одинешенек. Тоскливо так-то сидеть, сударь, чего уж там греха таить, крашу жизнь по русскому обычаю водочкой. А скука моя столь велика, потому как уж две недели кряду никто не проезжает и не с кем словом перемолвиться, что я стал подумывать о наложении рук. Вот такие дела. И только мне эта мысль в голову пришла, и даже стал я приглядывать место получше, чтоб, значит, повеситься, как вдруг слышу отдаленный звон бубенцов. Я аж встрепенулся. Спасибо, думаю, Господи, что не дал мне в грех войти. Только так-то подумал, а бубенцы и пропали. Еще горше стало оттого, что такие надежды подавались. Встал я к косяку, где крюк висит. Чертыхнулся еще при этом. А тут у самого крыльца шум, стук копыт, крики ямщика. Хлопает дверь, и на порог входит господин в дорогой шубе, весь снегом запорошен, обивает о колено шапку и, не оглядываясь кругом, сразу ко мне идет. «Так-то ты, смотритель, гостей встречаешь?» — говорит он мне. А голос низкий и удивительно за душу берущий. Прямо волнительно мне от такого голоса стало. Я тут же дров в печку покидал, самовар затопил, побежал во двор лошадок устраивать, а их уж ямщик и сам устроил. Возвращаюсь, гляжу, мой гость шубу скинул и сидит за столом. Вот на том самом месте, где вы, сударь, сейчас сидеть изволите. Ставлю перед ним самовар, садимся чай пить. Все в полном молчании. Попили чай. Господин встает, благодарит своим низким голосом, а сам будто в душу заглядывает и так осторожненько щупает. «Водочкой изволишь баловаться», — неожиданно кивает он на графин, который я второпях забыл убрать со стола. «Да, — говорю. — А что одному тут делать?» — «Не стоит оно того. Ладно, отблагодарю тебя, Серафимушка, за чаек. Больно он у тебя вкусен. Да за поминание всуе. Вот тебе путь». И достает эту самую карту. «По ней найдешь ты счастье свое». «Какое, — спрашиваю, — счастье?» А сам уже догадался, кто передо мной, но вида не подаю. «Здесь лежит Атлантида», — говорит дьявол и, достав карандаш, рисует крестик, на который вы, сударь, так ловко внимание обратили. Покуда я карту-то разглядывал, господин уж оделся да за порог. Я выскакиваю следом, а сани уже отъезжают. Дьявол ко мне поворачивается и говорит: «Вся сила в старых картах». И исчез в метельной мгле. Вот такие дела, сударь вы мой! — торжественно заключил Серафим Колобродов, со значением глядя на донельзя изумленного Ивана.

На Безбородко до того сильно подействовал удивительный рассказ о встрече с нечистым, что он даже забыл про давно остывший чай. И только лишь Иван приступил к самовару, чтоб налить себе свежего кипятку, как лучина, доселе спокойно коптившая, внезапно громко стрельнула смолою.

— А, черт! — вырвалось у Ивана.

Тут же за окнами что-то завыло, раздался громкий стук копыт и закричал ямщик, зовя станционного смотрителя:

— Отворяй ворота, что ли!

Станционный смотритель замешкался, со значением посмотрел на оторопевшего Безбородко и, сказавши что-то вроде «Вернулся-таки», выбежал за дверь. Иван в волнении глядел ему вслед. Прошла томительная минута. Тут послышались громкие уверенные шаги и голос, явно принадлежавший человеку влиятельному, привыкшему приказывать. Дверь в станцию распахнулась, пропуская высокого господина в дорогой шубе.

Господин этот, несколько раз поворотив головою в полутемной комнате, остановил взгляд свой на Иване, который, в свою очередь, с беспокойным интересом изучал его. Вид у вошедшего и правда оказался весьма претенциозным. Высокий рост, белоснежная кожа, а главное, бородка модного ныне фасона, черная до синеватого отлива, указующая на то, что владелец оной не служит. Такового изумительного цвета обычно бывает вороново крыло. Оглядев сидевшего напротив него Безбородко, вошедший усмехнулся весьма наглою улыбкой, показав при этом ровные и белоснежные зубы, и громким голосом сказал:

— Вы на меня так смотрите, сударь, будто, право, черта ждали увидеть и наконец увидели.