Сумерки

Ломакин покачал головою:

— Тогда тебе сначала надобно не к графу рваться, а к Лизавете идти. Там с нею выяснять, чего она хочет. Это будет ее решение, ее, так сказать, свобода.

Иван вздрогнул при последнем слове товарища. Он оглядел трактир, освещаемый стоявшими на столах чистыми масляными лампами с только что смененным маслом, которое не коптело в потолок. Трактир сей был изрядно известен своей благообразностью, а также тем, что здесь подавались исключительно русские кушанья, к тому же весьма дешево, посему его любили посещать небогатые семейные чиновники с детишками. Сейчас же в трактир заходили небольшими группами отстоявшие службу, желавшие подкрепиться чем-нибудь легким перед сном, а также посидеть, потолковать сам-шест за парой чаю.

Иван вел себя чрезвычайно странно, но Ломакин приписал это лихорадке, чьи следы теперь уже все сильнее проступали на лице товарища.

— Свобода? — повторил Безбородко вслед за художником и даже прислушался к эху, пронесшемуся по небольшому трактирному залу. — Свобода. Да, как удивительно, разве ты не находишь, Родя?

— Что именно?

— А то, что мы столь часто стали слышать это слово в последнее время.

— Так ведь манифест три года назад вышел, — напомнил Ивану Ломакин.

— Да при чем здесь этот самый манифест? — отмахнулся Иван.

Он налил себе еще чаю и, обжигая рот, старательно выпил все до последней капли. Было видно, что молодого человека колотил озноб, но он терпеливо начал объяснять:

— Нет в России никакой свободы. И не было никогда. Мы словно в болоте погрязли и сидим в нем, пузыри пускаем. Тоже Европа, а какая тут Европа? Скажи мне, какие Европою навеянные свободы могут здесь быть?

Иван широко окинул трактирный зал рукою, от которой ловко увильнул пробегавший мимо половой, молодой парень в расшитой красными петухами льняной рубахе навыпуск, явно под старину. Половой на миг остановился и, пригнувшись, со льстивою улыбкой произнес:

— А как же-с, конечно, нету никаких свобод-с. Зато горячее в горшках всегда отменное-с, да и расстегаи с рыбою такие, что прямо тают во рту. Да-с. Прикажете подать?

Но товарищи отказались от горячего и расстегаев. Когда половой убежал, Иван продолжил:

— Свободы никакой нету, так потому все и каждый считает своим долгом толковать эту самую свободу, как ему заблагорассудится. Заметь, не ты первым сказал о свободе. Вот, например, у графа своя свобода. Он видит в свободе власть. Была у него власть над мужиками, над крепостными и их женами, коих он или порол, или имел, но всегда пользовал свою власть по полной ложке. Такая его свобода. Теперь у него свободу отобрали, так он стал над женами измываться. Правильно про него Колобродов сказал, это самый настоящий вампир и есть, каких еще поискать. А потом с ним этот, что меня давеча по лицу ударил. Флигель-адъютант Лурье. У того своя свобода, и он ею так бравирует, что даже противно. Этот Лурье позволяет себе всякое, считая себя высшим существом, как, впрочем, и графа, своего товарища. А вот нас с тобою, потом генерала, да Софью, и еще многих других он видит ниже себя, а потому позволяет с ними себе то, что никогда не позволит с Драчевским или же с Долгоруковой.

Иван на секунду задумался, стоит ли продолжать, но, по всей видимости решив дойти до самого конца, сказал несколько надтреснувшим и с хрипотцой голосом:

— Есть еще купчиха Земляникина. Ты видел ее у генерала Гаврилова. Аделаида Павловна удивительно душевный человек. Она хорошая и чуткая, однако ее понятие свободы совершенно неприемлемо.

— Что же, она тебе жениться на ней предложила, что ли? — с усмешкою спросил Ломакин, памятуя о том, с каким трепетом глядела купчиха-миллионщица на Безбородко.

— Именно так и было, — сильнейшим образом смутившись, признался Иван. — Нет, я не стыжусь такового, тем более что, как я уже говорил ранее, Аделаида Павловна — человек удивительной душевности, но все-таки желает выстроить для меня золоченую клетку. И тетушка с нею заодно вещает о такой же свободе. Вроде бы симпатичные и милые люди, а свободу видят исключительно в богатстве. Дескать, будет у тебя богатство, тогда ты станешь свободным. Я уверен, что и Мякишкин с ними согласился бы, хотя раз моего батюшку от верной смерти спас, впрочем, как и он его. Но довольно об этом. Мне удивительнее всего другое. Как свободу понимает твой знакомый ростовщик.

— Фирсанов, — подсказал сильно заинтересовавшийся мнением Безбородко Ломакин.