Тайна Черной пирамиды

Глава 4. Работа бывает разной

Минул еще один свободный день, дарованный новоприбывшим в острог. День этот совсем ничем не отличался от предыдущего за малым исключением, поскольку в этот день Владимир и Мартин были полностью сытыми и лишенными внимания плац-майора Бестужева и унтер-офицера Малинина, чем, кстати, они оказались весьма довольны. Другие каторжники, будто тоже потеряли к новым узникам всякий интерес, никто не пытался лезть, провоцировать, учить жить, с ними вообще даже не заговаривали, что, к слову, совсем не огорчало ни Владимира, ни Мартина, ведь они сами старались держаться особняком.

Но вот и этот последний свободный день закончился. За ним пришла очередная мучительная для Волкова ночь, полная беспокойства и тревожных дум, поскольку он так и не смог привыкнуть ко сну на жестких и неудобных деревянных нарах в тесном и душном бараке, заполненном вечно кашляющими, сопящими, переговаривающимися и храпящими по ночам каторжниками. Вдобавок ко всему, ночью под все эти мерзкие и отвратительные звуки к Владимиру возвращались мучительные мысли, которые днем в веселой компании испанца ненадолго отступали или не тревожили столь сильно. Ночью же оказалось совсем худо, и буравящие мозг думы возвращались. Владимир опять, в который уже раз, вспоминал Аню и Павла и искренне сожалел, что поддался искушению и встал между ними. Он корил себя за это, за смерть друга и за то, что, как он считал, Аня теперь по его вине обречена быть несчастной или того хуже — достаться подлому и коварному графу Рябову. Боже, как Волков ненавидел его теперь, страстно мечтая лишь добраться до его шеи и сжать на ней руки мертвой хваткой, поскольку иной смерти граф, по его мнению, не заслуживал. А когда, наконец, приходил сон, перед Владимиром представала старая церковь и лесное кладбище, где они вдвоем с Павлом стояли друг против друга с взведенными пистолетами. А потом выстрел… и окровавленное тело друга у своих ног… и самодовольный и омерзительный смех графа Рябова позади…

— Подъем, ублюдки, что разлеглись-то, как медведи в берлоге! — откуда-то сверху раздался протяжный крик.

Владимир разомкнул слипшиеся ото сна веки и, не сразу осознав, где он, начал осматриваться. Через мгновение пришло и понимание: старая церковь и покосившиеся кресты на лесном кладбище растворились, умерший друг исчез, да и никакого зло хохочущего Рябова тоже уже не было. Зато вместо графа над лежащим на нарах Волковым возвышался не менее противный, хотя и не столь коварный и пока не вызывающий лютого чувства ненависти, унтер-офицер Малинин.

— Чего разлегся-то, ваше благородие? — лукаво усмехнулся унтер-офицер, глядя на Владимира сверху вниз. — Работа ждет, так что вставай, я тебе даже помогу немного. — С этими словами Малинин вылил на Волкова кружку холодной воды, а затем громко и противно расхохотался.

Закипая от гнева, Владимир соскочил с нар и с ненавистью уставился на унтер-офицера.

— Что вылупился-то? — ничуть не смутившись и продолжая смеяться, произнес Малинин. — Считай, умыться я тебе уже помог, так что одевайся поживее, на сегодня я для тебя кое-что особенное приготовил. — И развернувшись, он пошел дальше по бараку расталкивать, еще не успевших подняться узников.

А Владимир так и остался стоять на месте, гневно буравя спину утер-офицера взглядом и осознавая, что его он уже начинает ненавидеть почти так же, как и графа Рябова. Хотя он тут же поправил себя, ощутив, что сравнивать ненависть к человеку, загубившему всю его жизнь с ненавистью к служивому, просто пытающемуся ее портить, никак не равноценно.

— Да уж, — хмыкнул Мартин, восседавший рядом на нарах. — Сегодня он сама любезность. Интересно, и чего это он такого особенного для тебя заготовил?

— Мне плевать на это, — честно признался Владимир. — Небось, какую-нибудь мерзкую работенку.

— Держу пари, именно так, — согласился испанец. — Так или иначе, но мы это скоро узнаем.

Волков лишь равнодушно фыркнул и, проталкиваясь между другими каторжниками, побрел к ведрам с водой для того, чтобы нормально умыться.

После того, как все арестанты окончательно пробудились, умылись и собрались, они, как всегда, направились на кухню. Для Владимира и Мартина завтрак оказался вполне ничего, поскольку теперь у них имелся собственный кашевар. Они доели вчерашнюю жареную свинину с отварной картошкой, а потом запили все это горячим чаем. Когда и другие каторжники закончили трапезу, народ потянулся на улицу на поверку.

Все заключенные острога из обоих бараков выстроились на площади перед солдатскими казармами. На улице сегодня стоял лютый холод, еще более суровый, чем во все прошлые дни, проведенные друзьями в Сибири. Снег хрустел под ногами. Ветер гулял от одной стенки забора до другой, разнося белую снежную крупу и с шумом проносясь между казармами. Чувство тепла, остававшееся в желудке после завтрака, быстро улетучивалось, уступая место морозу, пока еще только медленно начинающему пощипывать заключенных, но грозящему в ближайшее время проникнуть еще глубже: под шапки, штаны, сапоги и полушубки, а там впиться ледяными иглами прямо в кожу и продрать до костей.

— Жуть, как холодно! — пробурчал Мартин, переминаясь с ноги на ногу.

— Крепись, — хмыкнул Владимир. — Чувствую, что этот изверг сегодня нас целый день на этом холоде заставит работать.

— Этого я и боюсь, — признался испанец. — Тебе-то еще может быть и ничего, ты привыкший к снежным зимам, когда мороз скрипит, и зуб на зуб не попадает, а я-то вырос в тех краях, где даже зимой отродясь снега не видывали. Бу-у! — Мартина аж передернуло. — Просто жуть какая-то! И долго нас еще держать тут будут?

Но унтер-офицер Малинин, будто специально испытывая заключенных на морозоустойчивость, отчего-то медлил с началом поверки, стоя в стороне в теплой шинели с задранным до ушей воротом и о чем-то беседуя с солдатами. Возможно, это могло продолжаться еще долго, но видно не один Мартин зяб на холоде, поскольку из рядов каторжников зазвучали недовольные возгласы. Первым, кто начал поднимать шум, как заметил Волков, оказался плененный атаман разбойничьей шайки Ванька Мороз:

— Начальник, ну и долго мы тут мерзнуть будем? Чай не май месяц!