Наследство одержимого,

Незримо корчась от собственной подлости, Сергей выполз в коридор и там обиделся. И на что он только, дурень, рассчитывал? Как можно было забыть, с кем имеешь дело?! Кстати, о наследстве теперь тоже придется забыть до лета… И Сергей утешился невинным развлечением: представлял себе свое «поместье» в разные времена года, с разным хозяйственным обустройством, но неизменно приносящим доход и связанные с ним приятные хлопоты…

ГЛАВА ВТОРАЯ

Полковник Беленький, стискивая зубы от раздражения, опять и опять перечитывал отчет. Честное слово, он так и знал, что этим все и кончится!

С самого начала он был против того, чтобы передавать проклятого маньяка в руки этих умников из НИИ для их дурацких экспериментов. Слишком много времени и сил было потрачено на отлов этого сукина сына. И вот пожалуйста: эти недоумки умудрились позволить ему сбежать!! Официально-то этот тип давным-давно расстрелян… И если об этом станет известно… Беленький крепко смял в кулаке скрипнувшую целлофаном коробку из-под английских сигарет. Яркий, мерзкий, зажигательный скандал замерещился полковнику во всех деталях. И самыми гадкими были среди них были влажно сверкающие гляделки газетных и телевизионных гиен. Полковник почти физически ощутил, как с его плеч прямо на паркет сыплются полковничьи звездочки. Как же! Отдуваться-то за этих головастиков из НИИ опять придется не кому-то, а ему — полковнику Виктору Николаевичу Беленькому!

Задавив дрожащими пальцами окурок в обсидиановой пепельнице, полковник Виктор Николаевич Беленький раскрыл тисненую кожаную папку. Папка эта содержала сведения о самых лучших… Перебирая плотные листы, полковник одного за другим браковал тех, кому, казалось бы, вполне можно было поручить столь деликатное дело. Папка была пролистана почти до конца, когда, наконец, полковник надолго остановил свой взгляд на очередной анкете. С глянцевой фотокарточки безразлично взирало на Беленького чуть полноватое лицо светловолосого мужчины лет сорока «без особых примет». «Вот то, что нужно, — подумал Беленький и как будто немного успокоился, — этого типа я знаю и этот тип со всем справится». Потянувшись к телефону, он еще раз покосился на фотографию. «Прощай… рожа!» — табакерочным чертом скакнуло в полковничьем мозгу.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Без четверти семь Любовь Захаровна разогнула широкую поясницу и, сдвигая со лба влажные пряди пегих красновато-седых волос, окинула усталым взором картофельные ряды. Нет, не успеть, видно, сегодня закончить…

— Ксень! Там «Мария» еще не началась?! — крикнула она через забор соседке, с ведром в руках выходящей из летней кухни.

— Не, семнадцать минут еще! — отозвалась пунктуальная Ксения, плеща помоями на компостную кучу.

Любовь Захаровна уперла руки в бока и несколько раз попробовала выгнуться. О-ох, и наломалась за день! С самого утра — уборка, стирка, огород, кухня… Ну, разве что посидела-поболтала сполчасика у калитки с Ксенией, а так — весь день в трудах. Вот тебе и отдых на пенсии! Видно, чем больше дел переделываешь, тем больше их остается… А завтра еще сын со снохой приедут, внуков привезут. Надо будет тесто поставить, ребятишкам булочек с повидлом настряпать, сладеньких, а то отощали совсем, будто сноха их не кормит — разве это дело? Любовь Захаровна еще раз с кряхтением потерла спину, подняла с земли тяпку и, шлепая стоптанными тапками, направилась к дощатому сарайчику, крытому посеревшим от времени толем. В это время стукнула калитка, впуская Юрия Ивановича с болоньевой сумкой в руках. В сумке угадывались очертания трех или четырех бутылок — как-никак, сын с семьей приезжает, святое дело! Юрий Иванович вошел в дом, поставил звякнувшую сумку на тумбочку в сенях, и через минуту за тюлевым окошком в комнате засветилось синее пятно телеэкрана. Слушая впол-уха окончание «Новостей», Юрий Иванович развернул «Советскую Россию» и привычно насупил клочковатые брови…

Углубившись в статью об экспансии международного капитала, тихо негодующий Юрий Иванович не замечал, как летит время. «Новости» давно кончились, мексиканские кинострасти сменились назойливой рекламной паузой — кстати, уже второй по счету… А где же Люба? Обычно не оторвешь ее от этой дурацкой «Просто Марии», а сегодня ходит невесть где… Не иначе, как с огорода ушла к соседям да там и осталась смотреть свою «Марию». Ну ладно, мексиканцы-мексиканцами, а как же ужин? И Юрий Иванович, не долго думая, выключил телевизор и, бормоча дежурную матерщинку, вышел из дому. Но раньше чем он подошел к калитке, взгляд его упал на раскрытую дверь сарайчика. Ах ты ж, вредительница! Оно, конечно, кругом все свои, но все-таки мало ли что…

Прежде чем навесить замок, Юрий Иванович машинально заглянул внутрь сараюшки. Вдоль бревенчатой стены грубо, но не без системы был навален садовый инвентарь. Чуть поодаль стояли ящики из-под рассады, старая газовая плита и пять больших фанерных листов. Шестой почему-то лежал на полу, прикрыв собою несколько банок с известью и карбофосом. Юрий Иванович совсем уже было собрался запереть обитую рыжим дерматином дверь, как вдруг остановился… Его тусклые глаза стеклянно пялились на предмет, видневшийся из-под опрокинутого листа. То была грязная, стоптанная тапочка — но не просто так, а явно надетая на ногу… На холодеющих стопах шагнул Юрий Иванович через порог, взялся обеими руками за фанеру, откинул ее и застыл с распахнутой челюстью.

На бетонном полу, среди банок, досок и грязи, лежала скрюченная Любовь Захаровна. Ее голова была неестественно повернута набок, а посиневшее лицо перекошено кошмарной гримасой. Из угла фиолетового рта стекала тягучая багровая струйка; пузырилась вокруг головы багровая липкая лужица. Другая лужица — длинная, прозрачная, начиналась где-то под цветастым подолом халата, под полусогнутой ногою, и расползалась извилисто по шершавому серому полу… Все тело Юрия Ивановича охватили спазмы — разве что глаза работали, скользя по изуродованному лицу жены и то и дело останавливаясь на выпученном глазном яблоке с прилипшей к нему сухою травинкой.

Наконец, Юрий Иванович, смутно понимая, что надо что-то делать, куда-то бежать, робко отступил назад и поднял голову, но вдруг из противоположного угла темной сараюшки прямо ему в зрачки ударили два ярких фиолетовых луча… В следующую секунду окаменевший Юрий Иванович увидел, как откуда-то из-за кучи пыльного хлама совершенно бесшумно — ничего не опрокинув и, кажется, даже не задев, — выскочило здоровенное человеческое существо в зеленой робе. В правой лапе существо держало косу с поломанным черенком, а левая была вытянута ладонью вперед. И Юрий Иванович, полуослепнув от фиолетового свечения, неожиданно почувствовал невозможную зависимость от этой самой вытянутой ладони. Все его органы словно парализовало, и только эта чужая властная рука могла сообщать им волю к движению. Но она не сообщала… Клочки самых разных мыслей проносились в голове Юрия Ивановича. Вернее же всего вспоминался ему недавний сон про то, как он переходил дорогу и его ноги, отказываясь слушаться, прилипли к асфальту. А грузовик все ближе, ближе… Отвратительный сон! Между тем ужасная ладонь внезапно сделала резкое движение, и Юрий Иванович завертелся на месте, словно послушный волчок. А его мучитель, весело оскалившись, поднял другую руку, с косой, и без видимого усилия хватил по живому волчку зазубренным лезвием. Удар пришелся точно по середине живота: Юрия Ивановича рассекло надвое. Верхняя его часть, разбрызгивая кровь, отскочила к ящикам из-под рассады, а ноги в синих брюках, свершив жалкое дискотечное па, подкосились возле порога…

…Он просидел в сарае с трупами до темноты. Потом осторожно выбрался из своего убежища, нашарил в траве у порога замок, навесил его на дверь и — кошачьим шагом, невидимый никому, скользнул к дому: надо было запастись кое-какими необходимыми вещами. Ну, и деньгами, желательно. Открыв дверь в сени, он смело включил свет. В сенях не было ничего интересного. Зато в проходной комнате стоял старый желтый шкаф с целой кучей одежды. Правда, подобрать что-нибудь по себе ему было очень трудно. В конце концов пришлось остановить выбор на старом черном свитере, который некогда носил сын Юрия Ивановича. Свитер был порядочно растянут, но торс нового хозяина обхватил плотно, словно вторая кожа. Со штанами оказалось сложнее. В желтом шкафу, конечно же, нашлись брюки, и не одни. Но все это было такое смешное барахло, что грабитель не глядя отшвырнул его в сторону. Однако, перерыв для верности еще раз содержимое желтого шкафа, он нашел в углу заношенные синие джинсы, которые хоть и с треском, но все-таки налезли на него. Удовлетворившись своими находками, грабитель оставил платяной шкаф и занялся бурым полированным сервантом, из дверцы которого гостеприимно торчал блестящий круглый ключик. Вскоре на пол посыпались какие-то старые лекарства, мятые картонные коробочки, пуговицы, ломаные карандаши, желтые газетные вырезки, катушки ниток… На нижней полке нашлась небольшая пыльная коробочка, сработанная из цветастых открыток. На дне ее топорщилось несколько бумажек, как всегда отложенных Любовью Захаровною «на хозяйство». Немного, но и на том, как говорится, спасибо — грабитель снисходительно ухмыльнулся и пошел на кухню. Там взял кое-что из съестных припасов и сжег в печке-голландке свою забрызганную кровью зеленую робу. Этот акт он проделал с тем особенным удовольствием, что так знакомо всякому бежавшему узнику.

Теперь бывший заключенный номер двести сорок пять свободен. Кровь толстого Бондарева, низколобого Игнатюка, кровь растерзанного часового на КПП СПБОС`а, а теперь еще и этих двух никчемных обитателей планеты окончательно смыла позор его пленения. Он отомстил за свой проигрыш, и с этой минуты ничто больше не мешает ему. Перед его глазами в который раз возник силуэт черной церкви с багровыми отсветами в окнах. Он ощутил новый покалывающий прилив энергии и, нимало не заботясь о заметении следов, выбрался из ограбленного дома.

Патриархальная темнота мертвой июньской ночи безраздельно владела поселком. Бывший Номер двести сорок пятый шел по центральной улице, где из каждых десяти фонарей горел только один и в окнах большинства домов не было света — невидимость и безопасность были полные.

Он участил шаги, и вскоре посапывающий во сне поселок остался позади. Белая луна со слизанным боком вышла из-за облака и теперь блекло освещала широкую кривую дорогу. По левую сторону от нее поблескивала близкая река, по правую громоздилась белесоватая стена березовой рощи. Он прошел еще несколько метров и прислушался. В безветренном воздухе, заглушая плеск речной воды, раздавались неясные голоса и повизгивающий смех. Между призрачны ми стволами берез светился далекий костерок. Путник свернул с дороги и вошел в рощу, не спуская глаз с этого желтого маячка. Скоро он различил возле него человеческую фигуру, темный горбик палатки, а немного в стороне — автомобиль, чуть поблескивающий в свете костра. Бесшумно двигаясь между деревьев, путник быстро достиг края поляны, на которой расположился маленький лагерь, и укрылся за темным кустом. Отсюда было хорошо видно все, что творилось на поляне. Вот к костру приблизился мужчина с охапкой березовых сучьев в руках. А вот женщина — она вышла из палатки, держа под мышкой свертки с едой и длинную светлую бутылку, затем поставила все это на складной столик возле костра. Негромко переговариваясь и смеясь, мужчина и женщина начали выпивать и закусывать.

Бутылка была почти пуста, когда из палатки высунулись две детские головы. Женщина замахнулась на них бутербродом: «А ну, живо спать!», и головы, капризно препираясь, полезли назад в палатку. Наблюдая за поздним ужином на поляне, бывший узник СПБОС-2/12 тоже почувствовал голод. Но то был совершенно особенный голод… Тем временем женщина встала из-за стола и, дожевывая на ходу, нетвердыми шагами пошла прочь от лагеря. «Давай провожу!» — гоготнул вслед мужчина. «Да иди ты!..» — в ответ хихикнула она и направилась в сторону кустов, за которыми прятался невидимый гость. Пройдя в пяти метрах от него, женщина свернула в неглубокий овраг и исчезла там ненадолго.

Словно упрямая резкая пружина развернулась внутри бывшего «Двести сорок пятого». И раньше, чем женщина успела выбраться из оврага, он бесшумно свалился на нее, схватил одной рукою подбородок, а другой — стриженый затылок и резко с поворотом дернул. Раздался хруст…