Институт

— Я никогда не отправлюсь в Заднюю Половину. Никогда.

Он свесил руку с одного края С. С. Поки, растопырив пальцы и наблюдая за четырьмя тоненькими следами, уносящимися в темноту позади него. Он делал так раньше, сидя в маленьком алюминиевом рыбацком ялике своего дедушки с двухтактным подвесным мотором, но никогда — даже в четыре года, когда всё ново и поразительно — не был так захвачен видом этих быстро исчезающих бороздок на поверхности воды. Осознание было подобно откровению: чтобы понять, что такое свобода, нужно побывать в заключении.

— Я умру, прежде чем дам им поймать себя.

Он верил в это, знал, что до этого может дойти, но ещё он знал, что сейчас не время. Люк Эллис возвёл свои изрезанные и мокрые руки к ночному небу, чувствуя, как их овевает воздух свободы, и заплакал.

22

Он задремал, сидя на центральной скамье, опустив подбородок на грудь, свесив руки между ног, опустив босые ноги в небольшую лужицу на дне лодки, и, возможно, продолжал бы спать, пока Поки нёс его мимо следующей остановки в его невероятном путешествии, если бы не ещё один гудок поезда, который донёсся не с берега, а откуда-то спереди и сверху. Гудок был гораздо громче, не одиночный, а повелительное «ууууууааа», от чего Люк так резко дёрнулся, что чуть не рухнул спиной на корму. Он инстинктивно вскинул руки в защитном жесте, но тут же осознал, как это глупо. Гудок прекратился и его сменили металлический визг и громкий глухой стук. Люк ухватился за борта лодки там, где они сужались к носу, и с дикими глазами посмотрел вперёд, уверенный, что его сейчас потопит какое-то судно.

Ещё не рассвело, но небо уже начало светлеть, придавая блеск реке, которая теперь была намного шире. В четверти мили ниже по течению товарный поезд пересекал железнодорожный мост, замедляя ход. Люк увидел вагоны с надписью «Нью-Ингленд Лэнд Экспресс», «Массачусеттс Ред», пару вагонов-гаражей и несколько цистерн с надписями «Канэдиан КлинГас» и «Вирджиния Ютикс-Экс». Он проплыл под мостом, прикрываясь рукой от падающего шлака. Несколько кусков шлёпнулись в воду по обе стороны от лодки.

Люк схватил весло и начал грести к правому берегу, где увидел несколько потрёпанных зданий с заколоченными окнами, и кран, который выглядел ржавым и нерабочим. Берег был завален бумажным мусором, старыми покрышками и банками. Теперь поезд, под которым он проплыл, был на одной с ним стороне, всё ещё со скрежетом и грохотом продолжая замедлять ход. Вик Дестин, отец Рольфа, сказал, что нет другого такого же грязного и шумного способа транспортировки, чем железная дорога. Он произнёс это скорее с удовлетворением, чем с отвращением, что не удивило мальчиков. Мистер Дестин обожал поезда.

Люк уже почти добрался до последнего шага в инструкции Морин, и теперь ему нужно было шагнуть на твёрдую землю. А точнее на красную лестницу. «Хотя не совсем красную», сказал ему Эйвери. «Уже нет. Она говорит, что сейчас лестница скорее розовая». И когда Люк увидел её, всего через пять минут после того, как проплыл под мостом, она не показалась ему даже такой. Хотя на ступеньках оставалась красно-розовая краска, сами они были в основном серыми. Они поднимались от кромки воды к вершине насыпи, примерно на сто пятьдесят футов вверх. Он подплыл к лестнице, сев носом на одну из ступеней, находящуюся чуть ниже поверхности воды.

Люк медленно сошёл на берег, чувствуя себя дряхлым стариком. Он подумал, не привязать ли С. С. Поки к одному из столбиков, что стояли по обе стороны от лестницы — с них сошла ржавчина там, где другие люди, возможно, рыбаки, привязывали свои лодки, — но кусок верёвки на носу казался слишком коротким.

Он отпустил лодку, наблюдая, как она начала уплывать, подхваченная неспешным течением, затем увидел свои кроссовки с торчащими из них носками, которые остались лежать на заднем сиденье. Он упал на колени, стоя на утопленной ступеньке, и в последний момент успел схватиться за лодку. Он провёл её мимо себя, перебирая руками по борту, пока не взял кроссовки. А затем прошептал: «Спасибо, Поки», и отпустил лодку.

Он поднялся на пару ступенек и сел, чтобы обуться. Кроссовки были довольно сухими, но теперь он сам был весь мокрый. Ему было больно смеяться, но он всё равно рассмеялся. Он поднялся по лестнице, которая раньше была красной, то и дело останавливаясь, чтобы дать отдых ногам. Шарф Морин — в утреннем свете Люк увидел, что он фиолетовый — свободно болтался вокруг пояса. Люк подумал, не бросить ли его, а затем снова затянул потуже. Он не представлял, как они смогут отследить его до этого места, но город был логичным местом поиска, и он не хотел оставлять следы, которые они могли найти, пусть даже случайно. Кроме того, теперь шарф был важным. Был… он принялся подбирать подходящее слово. Не счастливым. А талисманом. Потому что принадлежал ей — спасителю Люка.

К тому времени, как он добрался до верхушки лестницы, солнце уже показалось над горизонтом, большое и красное, отливая блеском на переплетении железнодорожных путей. Товарняк, под которым Люк проплыл, остановился в маневровом парке Деннисон-Ривер-Бенд. Когда локомотив, который тащил вагоны, медленно покатил прочь, к заднему концу состава подъехал ярко-жёлтый маневровый паровоз и вскоре весь состав снова двинулся, направляясь на сортировочную горку, где поезда расцепляли и снова сцепляли.

В Школе Бродерика, где руководство было больше заинтересовано в таких изотерических предметах, как высшая математика, климатология и английские поэты позднего периода, не преподавали азов железнодорожного дела. О поездах взахлёб рассказывал Вик Дестин, гордый обладатель огромного макета «Лайнел»[81], установленного в подвале его дома. Люк и Рольф провели там много часов в качестве его добровольных помощников. Рольфу нравилось запускать модели поездов, но информацию о настоящих поездах он мог слушать, а мог пропускать мимо ушей. Люку же нравилось и то, и другое. Если бы Вик Дестин собирал марки, Люк с таким же интересом наблюдал бы за его экскурсами в филателию. Так уж он был устроен. Он полагал, что из-за этого выглядел немного жутковатым (иногда он ловил на себе взгляды Алисии Дестин, которые наводили на эту мысль), но в данный момент он был благодарен мистеру Дестину за лекции.

Морин же, напротив, ничего не знала о поездах — только то, что в Деннисон-Ривер-Бенд есть депо, и она думала, что поезда, проходящие через него, отправлялись в самые разные места. Что это были за места, она не знала.

«Она думает, если ты зайдёшь так далеко, то, может, тебе удастся запрыгнуть на товарняк», сказал Эйвери.

Что ж, он зашёл так далеко. Другое дело, сможет ли он действительно запрыгнуть на товарняк. Он видел, как это делается в кино — довольно легко, — но в большинстве фильмов показывали полную чушь. Может, было бы лучше пойти в то место, которое в этом северном захолустном городишке считается деловым центром. Отыскать полицейский участок, если он там есть; позвонить в полицию штата, если нет. Но как позвонить? У него не было мобильника, а таксофоны были вымирающим видом. Если ему попадётся один, что он будет бросать в щель для монет? Институтские жетоны? Он полагал, что звонок в 911 — бесплатный, но стоило ли звонить? Что-то подсказывало, что — нет.

Он продолжал стоять на месте, пока день становился светлее — слишком быстро, по его мнению, — нервно теребя шарф. В том, чтобы звонить или идти в полицию так близко от Института, были свои изъяны; он видел их даже в своём нынешнем состоянии страха и усталости. Полицейские быстро выяснят, что его родители мертвы, убиты, а сам он — наиболее вероятный подозреваемый. А ещё изъяном был сам Деннисон-Ривер-Бенд. Города существуют только тогда, когда поступают деньги — это их жизненная сила, а откуда в Деннисон-Ривер-Бенд приходили деньги? Точно не от сортировочной станции, которая по большей части была автоматизирована. Не от тех потрёпанных зданий, которые Люк видел; возможно, когда-то это были фабрики, но не сейчас. С другой стороны, под боком находился какой-то комплекс, расположенный на немуниципальной территории («правительственная хрень», сказали бы местные жители, понимающе кивая друг другу в парикмахерских или на городской площади), и у людей, работающих там, водились деньги. У мужчин и женщин, которые приезжали в город не только для того, чтобы послушать вечерком какую-нибудь дерьмовую группу. Они тратили здесь доллары. И, возможно, Институт вносил свой вклад в благосостояние города. Он мог финансировать общественный центр или спортивные площадки, или вкладываться в ремонт дорог. И на всё, что могло бы поставить под угрозу эти доллары, смотрели бы со скептицизмом и недовольством. Насколько Люк знал, городские чиновники могли получать регулярные выплаты, следя за тем, чтобы Институт не привлекал внимание ненужных людей. Может, это всё паранойя? Может быть. А, может, и нет.

Люк умирал от желания заложить миссис Сигсби и её приспешников, но решил, что безопаснее и разумнее всего будет убраться подальше от Института, и как можно скорее.

Маневровый паровоз толкал группу товарных вагонов вверх по холму, который железнодорожники называют горбом. На крыльце маленького офисного здания станции стояли два кресла-качалки. В одном из них сидел мужчина в джинсах и ярко-красных резиновых сапогах, читая газету и попивая кофе. Когда машинист паровоза посигналил, мужчина отложил газету и сбежал по ступенькам, остановившись, чтобы помахать кому-то в застеклённой будке, стоящей на стальных сваях. Человек внутри помахал в ответ. Это был горочный оператор, а мужчина в красных сапогах был составителем поездов.