Брамин, казалось, не обратил внимания на моё невнятное замечание и продолжил.
— И вот там тебя и дезинтегрируют в полное Ничто. Моя сладенькая кшатрийка была из знатного рода шешрег, и её отец и братья были вне себя от гнева, когда узнали о содеянном мною бесчестии. Однако, сама красавица после продолжительного слияния половых энергий кх’факсcв тантрическом стиле й’цурб, которому я обучался десятилетиями, опять же под руководством своего учителя-жреца, была настолько очарована моим умением удержания семени, или цэгдэг, и прочими моими учёными заслугами, что попросила братьев и отца отложить мою казнь, в то время как мой учитель, прознав в свою очередь о проделках своего лучшего подмастерья, был крайне раздосадован, однако смягчился и придумал довольно изящный и остроумный план.
Слушая брамина, я всё больше погружался в какое-то пограничное состояние осознанного сновидения, или галлюцинаторного восприятия привычной реальности. Богомол меж тем, шумно жужжа подкрылками, переметнулся с перил на столешницу, прямиком в вазу с финиками, и стал там копошиться. За ним я заметил расползающийся след из пошаговых анимационных фаз, как если бы богомол перемещался единым движением. Брамин и глазом не моргнул. На улице выли и лаяли собаки и перекликались погонщики слонов, вдалеке у берега Ганги слышались странные крики болотных выпей и павлинов, все звуки были с реверберацией и словно бы раздавались прямо в моей бедной голове.
— Так, и что же это был за план? — спросил я у хитрого брамина.
— А план, друг мой, был прост, как и всё гениальное у этой расы высокоразвитых гигантских инсектоидов, — донёсся до моих ушных улиток, словно из другого измерения, вкрадчивый голос моего визави. — Мой мастер-архивариус должен был лично дезинтегрировать меня в nihil, ибо лишь он был ответственен за неблаговидное поведение своего подмастерья, которому дал слишком много учений и полномочий, не рассчитав их с коэффицентом развития его нравственной природы. Пострадавшее семейство моей кшатрийки было этим заявлением удовлетворено, и был назначен день моей дезинтеграции. Однако сперва мой учитель, Великий Архивариус Центрального Библиофонда нашего Улья по имени Мзфрохц’Аарпти’Цхэ, хотел доказать всему учёному миру, что экспериментальным путём из шудры-гхарнаг может быть добыт драгоценный порошок нб’дхиф, и если эксперимент пройдёт успешно, я стану первым исключением из правил, получу амнистию и все шесть пар конечностей и девять нервных центров моей возлюбленной шешрег Йахримч’х-Фнхьит’пс, в приданое. Члены клана моей кшатрийки, равно как и весь учёный мир МегаУлья во главе с постоянным оппонентом моего учителя, Верховным Биоинженером Цхэнг’Йорбнцзи, подняли моего учителя на смех, ибо не бывало такого раньше и едва ли возможно inprincipe. Я же знал, что такое возможно, так как более восьми десятков лет прилежно изучал королевское искусство цзарм’цхуфи вкупе с тантрической техникой й’цурб, и в последние дни перед моей дезинтеграцией получил все необходимые наставления от моего мастера. Ко мне в карцер несколько раз приходила моя кшатрийка, и мы обменивались телепатическими данными эротического содержания. Также она меня воодушевляла и мотивировала, а ещё сообщила, что не за горами восстание мутировавших от неизвестного вируса отверженных-йав’вах, которые, по слухам, уже разрушили до основания и заразили вирусом как минимум два соседних Улья. Ходят слухи, что за всем этим стоят объединённые силы мерзотных тцэб-тцэб и мрачных йегс-хьол-пхо. Все силы жрецов и кшатриев сейчас мобилизуются на борьбу с мутантами, так что я могу ничего не опасаться. Также приходил мой мастер и сообщил, что специально приурочил день моей дезинтеграции к началу ионного шторма на одном из трёх наших Солнц, что могло выгодно сказаться на самочувствии всех присутствующих и снизить их бдительность. В крайнем случае мой учитель обещал мне, что сделает перенос моего сознания, или бхй’орвэ, сквозь время и/или пространство в подобающий мне физический сосуд какого-либо разумного цивилизованного существа, прежде чем осуществится дезинтеграция моих девяти составляющих цхэ. В общем, как ты видишь, всё складывалось как нельзя лучше.
Я меж тем не отрываясь смотрел на зелёного богомола, деловито копавшегося в сладостях на столе, одновременно воспринимая своим ставшим как водная гладь умом слова безумного брамина в формате медиафайлов или гиперссылок с картинками и сценками. Индус же, как ни в чём не бывало, прихлёбывал масалу и пожёвывал свою аюрведу, а богомол, выбравшись из конфитюрницы, проворно пополз по столешнице, перебирая своими длинными лапками и шевеля усиками, к моему собеседнику, словно спеша сообщить какую-то срочную весть.
— Действительно, прекрасный расклад, — сказал я потусторонним голосом.
— Так вот, — продолжал неугомонный брамин, опять всецело завладевая моим измученным вниманием. — Вот и настал день моей дезинтеграции. Стражники-шешрег отвели меня, закованного в псионные кандалы с головы до хвоста, в Главный Паноптикум нашего Библиофонда, где обычно проводились различные лабораторные опыты и испытания новейших изобретений наших учёных академиков. Собралась большая толпа маститых учёных, включая делегатов из других Ульев, все оживлённо обменивались сенсорными сигналами и саркастически поглядывали на меня своими сложноустроенными фасеточными глазами. Также нас сопровождал вооружённый конвой отборных шешрег на случай каких-либо оказий со стороны меня и моего учителя, и ещё всё семейство моей кшатрийки, включая её саму. Помню, что она одела тогда свои самые прелестные украшения и браслеты из редкоземельных металлов, а также очень соблазнительно накрасила особой переливающейся пудрой свои коготки, хвостовые плавники и чешуйки крыльев. К сожалению, а может к счастью, я был слишком далеко от неё, иначе мне вскружил бы мои высшие нервные узлы запах её феромонных секреций. Но я должен был постоянно концентрироваться на своём сакральном нервном центре цьеб’лха, расположенном точно в центре брюшка, в котором происходила внутренняя алхимическая работа по трансмутации двенадцати эндокринных секреций, семи тонких ликворов, пяти кислотно-щелочных субстратов и трёх изначальных жизненных энергий в единую Философскую Ртуть, или нб’дхиф. Меня посадили на специальное кресло, нацепили множество датчиков и всяческих измерителей, спроецировали изображение моих внутренних органов в голографическом формате с увеличенным масштабом, чтобы всем собравшимся на трибунах сотням почтенных адхбношру было как следует видно происходящие в моём чреве преобразования, и воцарилось относительное молчание. Мой учитель стоял рядом со мной, многозначительно сжимая свой металлический жреческий посох из сплава, похожего на платину или электрум, с цельным кристаллом звёздного сапфира в его верхней части, способный наносить испепеляющие удары псионной энергией, и спокойно ждал результата. Я же находился в состоянии глубинной медитации недвойственного ума тхынц’гйолб, в котором процесс кристаллизации заветного порошка происходил сам собой, и начитывал необходимые для этого мантры. Ионный шторм нашего зелёного Солнца делал своё дело, и ментальное напряжение в зале вскоре мало-помалу спало, уступив место вялому интересу, к каковому эффекту также приложил свои заклинания мой учитель. Через широкие ромбовидные и октогональные витражные окна в зал лился зеленоватый тусклый свет, хотя на дворе был самый полдень. И вот когда на масштабной голограмме моих внутренних органов пищеварения появилось долгожданное пурпурное свечение, говорившее об успешной трансмутации моих субстанций в нб’дхиф, я ненароком переключил внимание на свою возлюбленную, от которой ко мне пришёл телепатический посыл безмерного восхищения и обожания. Я тут же отвлёкся от глубокой концентрации и стал генерировать сексуальную секрецию шхэл’чхэ, из-за чего мои энергопоказатели резко возросли, а выработка Философской Ртути прекратилась, и процесс пошёл вспять. Я мысленно выругал себя на чём свет стоит, так как знал, что любое малейшее отклонение от концентрации несёт с собой полный провал эксперимента, так как повторное вхождение в нужное для трансмутации ликворов состояние потребует неимоверных усилий и длительного времени. Да и собравшиеся учёные мужи заметили моё минутное колебание и подняли раздражённый галдёж, более же всех взбесились кшатрии клана моей возлюбленной, от которых не укрылась причина неожиданного производства моей семенной эссенции в большом количестве. Мой учитель понял, что я поставил его под удар всего сообщества, и, грязно выругавшись, одним ударом сбросил меня с кресла, а сам принялся направлять грозные молниевые удары своего псионного жезла в собравшихся на трибунах академиков и кшатриев, целясь, естественно, в первую очередь, в своего заклятого врага, Верховного Биоинженера, который не дал бы моему учителю сносить головы за такое фиаско. Его оппонент, в свою очередь, стал атаковать моего учителя вместе с соратниками-академиками. Поднялась страшная неразбериха, стены зала содрогнулись от взрывов псионной плазмы, стали рушиться громадные шестигранные колонны, поддерживающие потолок. Я находился в состоянии крайнего ужаса и не знал, что предпринять, однако в миг сорвал с себя все датчики и счётчики и бросился прочь со сцены по направлению к партеру, где находилась моя сладкая кшатрийка, сметая по дороге нападавших на меня гвардейцев, вдвое больше меня размером, голыми клешнями и псионными атаками, которыми научил меня мой учитель. Моя возлюбленная тем временем сражалась со своими родичами, которые пытались остановить её от безумного желания броситься ко мне в объятия смерти, и уже успела сразить нескольких своих более медлительных братьев могучими ударами передних конечностей и хвостовых шипов. Периферийным зрением я увидел, как моего учителя и мастера, который был всё-таки уже довольно дряхлой особью, к тому же брамином, сбили с ног и закололи своими серповидными клешнями закованные в хитиновые панцири проклятые гвардейцы, но напоследок Великий Архивариус произнёс могучее заклинание самодезинтеграции, и большую часть гвардейцев, забравшихся на сцену, смело в пыль, впрочем, и меня самого отбросило в дальний проход и ударило об стену с громким хрустом, так что я был практически обездвижен. Одновременно с царившим в зале переполохом послышались звуки тревожной сирены, доносившиеся с городских стен, что означало внешнюю атаку, по всей видимости, вторжение инфицированных отверженных-йав’вах. Я понял, что мой час пробил, так как не мог подняться на ноги — очевидно, мой позвоночный экзоскелет был перебит в нескольких местах, и конечности меня не слушались. Последнее, что я запомнил во всей этой кутерьме — склонившееся надо мной… эммм… лицо? физиогномику моей роскошной кшатрийки, с ног до головы вымазанной зеленоватым ликвором своих убиенных сородичей, тяжело дышавшей и гладившей мои сломанные конечности своими, сильными и чуткими. Потом я почувствовал острую боль в сердечном центре и последующее расслабление и остановку всех жизненных систем, что означало, что моя возлюбленная меня милосердно добила… Затем пришла Космическая Темнота, дух мой освободился из бренных хитиновых останков, и я узрел все семьсот семьдесят семь Домов блаженных Унгьял’д’цхоб, после чего вновь пришёл в себя на склоне горы в Уттаранчале. Таким вот образом моя жизнь в мире Одж-Мабула закончилась. Ну, что скажешь?
Я не знал, что на это сказать. Меня била сильная нервная дрожь, я весь покрылся холодным потом, как будто только что лицезрел всё это инопланетное действо собственными глазами. Богомол тем временем перебрался моему рассказчику на плечо, а оттуда, по щеке, на чалму, и устроился прямо на макушке, расправляя и вновь собирая свои крылышки.
— Я… ээээ… ну-у… а что с этим, как его, переносом сознания? Ваш учитель сделал его вам или же?..
Брамин смотрел на меня, хитровато улыбаясь, его глаза таинственно светились в полумраке южной ночи. Из-за двери мансарды послышался голос его жены, очевидно, звавшей нас ужинать на хинди. Я смотрел на этого странного безумного брамина, и мысли у меня в голове путались. Потом он хохотнул, быстрым движением схватил богомола со своей чалмы и с хрустом заглотил его целиком.
Станислав Курашев
Первая луна декабря
Я живу за чертою летопогоды, в квартале первой луны декабря, и у нас здесь всегда минус четыре градуса Фаренгейта.
Моё имя — так начиналась одна старинная книга, которую я читал в детстве — Тереза Мария Берта Авель, или просто — Авель.
Моя жизнь проста, безыскусна, и в ней нет ничего интересного, мои родители умерли, когда мне было три года, от циркониевой лихорадки, которую мне удалось пережить, но где-то глубоко внутри я всё ещё болен, и иногда, по вечерам, я кашляю, кашляю долго, безысходно, и вспоминаю о том, что также кашляла моя мать перед смертью.
Живу я в небольшой комнатке в многоквартирном доме, которая осталась мне от родителей.
Работаю я на заводе, на конвейере, там, где производят разноцветные кубики многоразового рисового супа. Я должен выбирать из кубиков на конвейере синие кубики и складывать их в коробки, а дальше на конвейере складывают в коробки кубики других цветов.
Синий цвет я ненавижу.
Все мои утра одинаковы. В шесть утра включился кристалл потолка, озарив комнату седьмой симфонией Людвига Вана.
ebooksa