Я питал, я творил их своей любовью.
Я умираю не от гноя или язв — у меня всего лишь кончился запас любви.
Я истратил всю свою душу.
Когда я шёл по вечерней улице, среди стольких голосов и лиц, и думал о каком-нибудь безумном старике, живущем в подвале, которого я придумал минуту назад, говорящем на мёртвом языке, который никто не может понять, и рисующем на стенах подвала символы — чужою кровью, то все они вокруг были только мёртвыми тенями, ненужными и отвратительными.
Он, единственный, был — жив.
И на это я истратил всю свою жизнь.
Бедная Марта! Казалось, она сама сейчас заплачет, глядя на мои беспомощные слезы.
Она долго, медленно вытирала моё лицо полотенцем, а слезы у меня текли всё сильнее, пока, наконец, я не успокоился; это произошло внезапно, и она не сразу заметила, что слез больше нет, а я неотрывно смотрю на неё, словно бы она чем-то может меня утешить.
Я всю жизнь был очень сдержан в слезах, хотя они приносят такое облегчение, и почти не плакал на людях, да и наедине с собой это случалось довольно редко.
За последний месяц я выплакал больше слез, чем за всю свою жизнь.
Не писал несколько дней — совсем не действует рука.
Онемевшие и опухшие пальцы — немые и не мои.
Слишком медленно движется кровь, если это можно ещё называть кровью.
Такое впечатление, что стоит посильнее нажать на подушечки пальцев — и выступит чёрная, вязкая жидкость.
Сегодня после дневного укола пытался воспроизвести свою прежнюю подпись — лёгкоизящную, как парусный корабль.
Но получались только какие-то треугольные огромные буквы, безнадёжно сползающие вниз листа.
Единственное, что от меня ещё осталось, — это голос.
Уговорил Марту принести мне сигарету — убедил её, что уж от этого мне точно хуже не станет, на своём плохом английском, (а она помимо английского знает ещё и французский, уж не знаю, зачем) и она, хотя если это кто-нибудь заметит, то ей, конечно, влетит, согласилась.
Она открыла настежь окно — там было холодно, и этот холод был приятен — и дала мне свою французскую коричневую сигарету.
Я закурил, и мне стало безумно хорошо, хотя я отчётливо почувствовал, какой у меня будет потом кашель.