Морщины на лице Клавдии Степановны вдруг перестроились в улыбку. Блеклые глаза сверкнули, укололи иголками зрачков.
— Шли бы вы отсюда, ребята, — сказала старуха Каймакова, поскольку никакого приветствия не дождалась. — Там, в ольшанике, хлебных сыроежек видимо-невидимо! Наломайте себе к ужину, чтоб курей по деревне не красть.
Слушая такую ересь, бандиты насупились.
— Сама иди, Степановна, — прохрипел Толька. — Иди от греха, а то и тебя порешим.
— Паренька отпустите, тогда пойду, — сказала Каймакова.
— Паренька нельзя, — серьёзно пояснил Толька. — Никак нельзя. Так что уходи, пока цела.
— Не пойду. А вот вы уйдёте, ребята.
Кривой, всё ещё на корточках у клада, выругался. Фиса сделал очередной шаг к Косте.
Старуха Каймакова нахмурилась. Своей палкой она ловко ткнула Фису в лоб, так что тот отпрянул с удивлённым видом.
Больше терять время Клавдия Степановна не стала. Той же палкой она очертила вокруг себя и Кости геометрически идеальный круг. Будто вырезанный в мокрой земле и палых листьях, круг этот смотрелся очень странно и почему-то напоминал о стадионе. Фиса хихикнул. На его лбу темнел грязный след старухиной палки.
— Ну, Степановна, сама виновата, — прохрипел Толька.
Нехотя он двинулся на Каймакову. Никакого оружия у него не было — наверное, он собирался задушить хрупкую старушку голыми руками. А Костя по себе знал, что руки эти железные. Мрак нечистой жизни въелся в них и сделал почти чёрными, а линии жизни и смерти, по которым обычно гадают, так глубоки, будто нанесены резцом.
— Дайте мне вашу палку, — шепнул Костя Каймаковой. — Я попробую врезать ему по башке.
— Храбрый ты, — ответила старуха нежно, — только ничем эту башку не прошибёшь. И всё равно не бойся.
Толька вплотную приблизился к кругу, вычерченному старухой, и сунул за черту свою знаменитую ногу в громадном ботинке. Костя внутренне сжался, однако Толька сразу отскочил назад. Он завыл тонко, сипло и жалобно, как раненый хряк. Пострадавшую ногу он поджал, а на другой прыгал и крутился вокруг своей оси, сотрясая почву и ближайшие деревца, которые тут же ссыпали на него все свои последние листья.
— Ну, Степановна, падла, — стонал он, — напросилась! Братва, мочите их!
Фиса с ножичком и Кривой, неохотно оторвавшийся от клада, с двух сторон ринулись к кругу. У черты оба они странным образом рухнули на землю, бранясь и потирая ушибленные места.
От боли бандиты рассвирепели. Вскочив на ноги, с невнятными, но грозными воплями бросились они на штурм невидимой преграды. Костя с ужасом видел, что разъярённый Кривой мчится прямо на него с ножом — и вдруг теряет равновесие, падает на колени, хватает руками воздух, а на его лице расплывется багровое пятно. Даже его нос, кажется, сам собой сплющивается, как бывает, когда прильнёшь к стеклу. Теперь уже оба его глаза — и карий, и голубой — смотрели дико и непонятно куда.
— Ведьма! — ревел Толька, хромая вдоль заповедного круга и безрезультатно пробуя хотя бы пнуть его или затоптать. — Чёртова ведьма! Это ты ребят тогда сгубила! Вовку Дрель! И Пыню!
Клавдия Степановна только усмехалась: