Он встал и на ощупь принялся за поиски. Его трофеи оказались никчёмны: пыльный обеденный сервиз на двенадцать персон; корзинка, полная клубков шерсти; махровые полотенца с фамильным логотипом «Кнопка и скрепка», ярко горевшим даже во тьме; бутылочки клея и бытового бензина; толстенные женские журналы; глыба гранита, к которой, как к надгробию, была привинчена табличка «Саньке от корешей. Екатеринбург».
Лишь выдвинув последний ящик, Костя нашёл настоящее сокровище.
Целая груда колбасно-толстых свечей лежала тут рядом с большим подарочным коробком спичек. «1 000 штук» было написано на его аляповатой этикетке, а чуть ниже красным — «Спички детям не игрушки!»
— Вот подлость! — возмутился Костя. — Сколько я страдал без спичек, сколько их покупал и терял, а тут всё время лежал этот чёртов коробок!
Костя смутно помнил, что тот же ящик он выдвигал прежде, и ничегошеньки в нём не было. «Аберрация памяти, фантом! — сказал Костя сам себе. — Или это был другой ящик. Нет, спички — настоящий подарок судьбы! Наконец-то последний вечер я проведу здесь, как человек. То есть, как собирался. То есть, как Бунин!»
Первым делом Костя подпалил берёзовые поленья в камине. Он очень боялся, что дрова отсырели в дождливые дни. Ничего подобного! Огонь получился таким чистым и ярким, такие весёлые оранжевые волны забегали и задрожали в каминной пасти, что Костя только крякал и потирал руки. Ровное тепло задышало в промозглую темь.
«Теперь можно и помещение осветить, — решил Костя. — Будет окончательно по-английски».
Он взял с каминной полки рогатый подсвечник и, плавя спичкой толстые концы свеч, поставил целых шесть. Ближнее пространство наконец озарилось, а свечи заплакали длинными струями. От них тоже запахло теплом.
Сразу стало уютно и хорошо. Рыжий свет не мог захватить многого и лежал лишь на большом кресле да на столике для покера. По столику Костя в сердцах разбросал хлам, который нашёл в шкафах.
Костя снова развалился в кресле. Он уставился на огонь и всё ждал, что в такой располагающей обстановке придут к нему какие-нибудь оригинальные мысли. Однако, как назло, в голову лезли глупости — банка с огурчиками, которая так и не нашлась, копчёная колбаса, лейка на газоне, недосягаемый альманах «Нетские увалы», голая Инесса. «Бунин и другие, наверное, на грудь что-нибудь принимали для вдохновения», — догадался Костя.
И без принятого глаза у него то и дело слипались: кресло оказалось слишком удобным. Наплывал сон, тем более привязчивый, что его приходилось отгонять, дрыгая ногами и таращась из последних сил.
А за окнами никак не кончалась ночь. Буря в саду окончательно разгулялась и теперь выла в голос, трещала ветками. Она казалась нестрашной и уютной, потому что в комнате горел огонь.
Вдали, кажется, первый раз ухнуло.
«До чего надоели грозы, — сквозь сон ворчал Костя. — Ещё развезёт дорогу, и утренний автобус где-нибудь застрянет… А петухи всё дрыхнут, сволочи! Как только первый крикнет, можно будет расслабиться и поспать до полседьмого»…
Но заснул он тотчас же, без всяких петухов. Легко заснул: поплыл, как щепка, в сладкую темноту, перестал и шевелиться, и слышать, и думать. Только когда над самой головой треснуло небо, а кресло даже слегка подпрыгнуло, он с трудом приоткрыл глаза.
Буря трясла и ломила деревянные стены дачи. За портьерами вспыхнула белая молния, и Костя из своего кресла увидел «Девятый вал».
«Опять!» — простонал он.
Снова раздался оглушительный треск, и что-то тяжёлое, громадное, живое рухнуло под самым окном — должно быть, молния угодила в яблоню. Спросонья Косте показалось, что бревно на картине в этот миг круто взмыло в мутной волне, причём вместе с его креслом.
Тут и гром тряхнул землю. Ему в ответ в шкафу глухо, беспорядочно чокнулись друг о друга рюмки, сервизная супница поехала вбок по полке, а с потолка заструилась какая-то труха. Испуганно порхнули и замигали свечи.
Шестирогий подсвечник, который стоял на столе ближе к Косте, медленно накренился и рухнул плашмя. Какие-то из шести огней тут же погасли, сгинули. Однако самый зловредный огонёк живо перекинулся на стопку женских журналов. Он подпалил верхнюю страницу, которая тут же вздыбилась торчком.