Переплёт

— Что с тобой? — выпалил я.

Он обернулся и набросился на меня, словно продолжая старый ожесточенный спор:

— Тебе они нравятся, да? Книги? Спорим, у тебя гденибудь припрятана пара штук? Чтобы было чем согреться зимними вечерами? Упиться чужим унижением, разлитым по бумаге, читать о нем снова и снова, пока ты... — Что? Да что ты такое несешь?

— Тебе должно быть стыдно!

— Из-за чего?

— Ах, значит, по-твоему, в этом нет ничего стыдного? Человеческими жизнями торгуют на ярмарке, чтобы крестьянам было чем развлечься, когда работы нет? — процедил он сквозь зубы и прислонился к стволу дерева. Над бровью алела тонкая полоска — след от ветки, хлестнувшей по лбу. Через мгновение он поднял глаза и пристально всмотрелся в мое лицо; не знаю, что он надеялся в нем увидеть, но наконец Дарне отвел взгляд. А потом снова заговорил, на этот раз тише и спокойнее, словно я прошел неведомое испытание. — Ты правда ничего не знаешь?

— Нет.

Он долго водил пальцами по царапине на лбу, прежде чем произнести:

— Книги — это люди, Фармер. Украденные жизни. Высосанные воспоминания о худшем... о самом худшем, что только может случиться с человеком.

— Что? — Я вытаращился на него. — То есть... люди... записывают свои воспоминания и...

— Записывают? Нет! Переплетчики забирают их воспоминания и сшивают в книгу, а человек обо всем забывает. — Он нахмурился. — Полагаю, здесь не обходится без колдовства — злой, темной магии. Сами переплетчики считают свое ремесло почетным и уверяют, что творят добро. Но это не так. «Бедняжка Эбигейл, сколько она выстрадала, не проще ли забрать у нее память?» А потом дурные люди, такие, как книготорговец с ярмарки, завладевают книгами и продают, чтобы другие могли... — Он резко замолк. — Ты знал об этом. Наверняка знал.

Я покачал головой.

— Догадывался, что книги — это что-то плохое. Но разве так можно... я просто не верю.

Но я поверил. Вот почему родители бледнели от одного упоминания о книгах; вот почему они никогда нам о них не рассказывали. В голове тотчас же возникли тени костра и лагерь накануне битвы; отец, в ярости занесший руку. Я понял, мне повезло, что я не дочитал до конца.

— Но ты наверняка видел книги, — продолжал он. — Даже школьные учебники — чьи-то воспоминания. Разве учителя в школе вам не рассказывали?

— В школе мы учились по табличкам. У нас были прописи, письма. — Я повел затекшими плечами. — Но книг я никогда не видел. В наших местах книги не читают.

На лице Дарне застыло недоверчивое, напряженное выражение, которое я частенько видел у йего раньше. Наконец он кивнул. Мне показалось, что прошло несколько часов.

— Ты прав, — промолвил он. — Откуда тебе знать про книги. Ближайшая к вам переплетчица, старая ведьма, живет на болотах, до нее несколько миль пути. Неудивительно, что ты не знаешь о ее существовании. Мне про нее дядя рассказал. Ему она, впрочем, ни к чему. Его интересует лишь то, что плещется на дне бутылки.

Дарне замолчал. Клякса что-то унюхала и натянула поводок. Он стоял и смотрел себе под ноги, но там ничего не было, кроме примятой травы, сгнивших прошлогодних листьев и узловатых древесных корней, в нескольких местах вспоровших землю. Вдруг над нами защебетала птица; порыв холодного ветра ударил мне в лицо, принеся с собой запах земли. Я сунул руку в карман и нащупал расписное яйцо, которое он подарил мне на ярмарке.

— Дарне...