Переплёт

Мы замолчали. Я шагнул ему навстречу. В тот же момент он подался ко мне, и мы чуть не столкнулись лбами. Я взял его лицо в свои ладони, и мы поцеловались так, будто были не только любовниками, но и врагами, будто виделись в последний раз и хотели, чтобы остановилась Земля.

Слова вертелись у меня на языке, но я заставил себя уйти, так и не сказав их.

Когда я вернулся домой, двор был пуст и тихо грелся под солнцем. Ферма казалась нарисованной, ненастоящей. В амбаре никого не оказалось; никто не смазывал сеносушилку;

в свинарнике не убирались. Я открыл ворота; Пружинка и Черныш тут же кинулись ко мне и зашлись требовательным лаем. В их миске кончилась вода. Я наполнил ее, напоил Кляксу и тут же сполоснул лицо и шею ледяной водой. Болела голова, глаза пересохли от усталости, но я работал быстро, желая компенсировать пропущенный день. Может, тогда никто не станет укорять, что я долго отсутствовал. С тяжелым сердцем я вспомнил, как злился отец, когда Альфред без предупреждения пропал на два дня; случилось это в период заготовки сена, и Альфред эти два дня провалялся в канаве в Каслфорде мертвецки пьяный. Я же переночевал под чужой крышей всего одну ночь и вернулся, готовый сразу приступить к работе.

Пошел в амбар и взял вилы. Густая тишина была настолько несвойственна этому месту, что я прислонился к стенке свинарника, повернул голову и прислушался. От безмолвия закладывало уши; я словно очутился под водой. Может, ктото заболел, решил я. Прошагал через двор и вошел в дом, но там было так же тихо. Поднялся по лестнице на цыпочках. Гулкое биение моего сердца эхом отскакивало от стен. Послышались глухие голоса, и я развернулся. Говорили в гостиной. Это показалось мне странным, ведь в будни мы никогда не бывали там, лишь когда приходили гости. Дверь была приоткрыта; я подкрался и заглянул в щелочку.

На кушетке, склонив голову, сидела мама. Отец стоял у камина.

Я распахнул дверь. Мама подняла голову и увидела меня. Она плакала.

— Эмметт, — промолвил отец, и я увидел, что он тоже плачет.

X V III

Родители молча смотрели на меня. В воздухе плясали пылинки: сонно впльшали в луч света и так же сонно выпльшали из него, за долю секунды становясь из видимых невидимыми. За пределами солнечного луча все казалось выцветшим, поблекшим; обои пожелтели, картины на стенах совсем потемнели, как будто от времени, и стало сложно понять, что на них изображено. Восковые фрукты под стеклянным колпаком на комоде подернулись тонкой серой пленкой: пыль неясно как проникла под стекло. В углу, где на Завершение висела гирлянда из плюща, к потолку пристал одинокий сухой лист.

Мама не плакала с того самого дня, как Джо Таннер пробрался в конюшню и его лягнула лошадь, забив до смерти; до того я видел ее в слезах всего раз, когда маленькую Фрейю Смит задавило жерновом. А уж отец и вовсе никогда не плакал. Сейчас лицо его раскраснелось и опухло, глаза налились кровью, а утолки губ опустились. Было в этом что-то непристойное, точно я смотрел на голого человека или сырое мясо. Что-то случилось с Альтой.

Я понял это сразу, и почва ушла из-под ног; я потерял равновесие, и мне показалось, что сейчас упаду. Я не мог говорить, но и тишина казалась нестерпимой; однако я знал — что бы ни нарушило ее, будет лишь хуже.

— Сядь, — сказала мама. Секунду назад мои колени ослабели и ноги не держали меня; теперь же я не мог согнуть окаменевшие суставы.

— Что случилось? — спросил я.

— А ты, что ли, не знаешь, сын? — Отец говорил устало, почти ласково.

— Где она? — Мама глубоко вздохнула, и внутри меня все перевернулось. — С Альтой что-то стряслось, да? С ней все в порядке? Скажите, что случилось!

— С Альтой? — нахмурился отец. — Альта наверху. — Не поздно ли ты вспомнил о сестре, Эмметт? Тишина. Мамино лицо стало как лед: неподвижное, белое, столь суровое, что у меня перехватило дыхание. Я перевел взгляд с нее на отца, потом снова на нее, и вдруг все понял.

— Я... — промолвил я, презирая слабость в своем голосе и дрожь, — я не...

— Я не знаю, что сказать тебе, — оборвал меня отец. Он никогда не казался мне стариком, но сейчас стоял, оперевшись о каминную доску, точно боялся упасть. — Мой сын. Мы-то думали, что ты хороший парень. Гордились тобой.

Молчание окутало меня со всех сторон, и мне стало трудно дышать.