— Младенцы — не такие, как другие мелкие зверюшки. Они беспомощны.
— Все? Как это причудливо.
— Развиваются они очень медленно, и почти всему, что в них возникает, их нужно учить. Если не знаешь, как их этому учить, или тебе на такое наплевать, они этому никогда и не научатся.
Дороти убрала со стола и внесла кофе.
— Там, откуда ты, рожают по одному или помногу и всех вместе?
— И так и этак. Все зависит. Иногда так, иногда иначе.
— Здесь так же. Могут быть двое, трое, четверо, пятеро, но чаще всего случается просто один. Чем больше число, тем необычнее. Но я уверена, раньше все было по-другому. Давно.
— Ты считаешь, мы с тобой…
— Я только сегодня об этом думала. Случись такое, я была бы в восторге.
— Ты уверена? Для тебя это может быть опасно. И любое мое потомство или полупотомство будет считаться чудовищем, правда?
— Рожденное на американской почве американской матерью — такое дитя вполне может стать президентом. Такой ребенок будет американцем. А я замужем, так что он еще и законным будет. А после того, как я продам свою историю ежедневным газетам, ребенок к тому же разбогатеет. Удивительно, до чего людям наплевать на то, как их называют, если только у них достаточно денег.
— Говорят, от смешения видов происходит стерильное потомство, нет?
— Я знаю только про мулов. Но не думаю, что это применимо к растениям. Надо бы проверить. А мы с тобой так похожи, что я не уверена, можно ли называть нас разными видами. Мы можем оказаться одним видом на разных ветвях эволюционного развития.
— В Институте говорили, что я — другого вида. Даже профессор Декстер так сказал. Поэтому мы можем и не сочетаться.
— Меня не удивляет. Ты им не понравился, и они к тебе относились бессовестно. Им хотелось найти себе оправдание. Многие века такие люди утверждали, будто у женщин нет души. И почти все до сих пор в это верят. Тут то же самое.
— Про душу мне известно. Профессора Декстера она очень интересовала. Он говорил, что именно ради этого и предпочел заниматься наукой.
— Однажды я знала девочку, — сказала Дороти, — и ее украла обезьяна, когда она была совсем крошкой. Дура какая-то. То для нее оказался единственный драматический миг, но она была слишком мала, чтоб его оценить. Мать лежала в больнице в Африке с нею новорожденной, а окно было открыто. За окном росло большое дерево, и на нем было полно обезьян — они карабкались по веткам туда и сюда. Вдруг одна влезла в окно, схватила младенца и удрала обратно на дерево. Села на ветке и стала укачивать ребенка, глядя на женщин, а те все орали у себя на кроватях. Мать ее, конечно, ополоумела. Я так и не выяснила, как им удалось вернуть ребенка.
— Они боялись, что обезьяна заберет ее с собой и вырастит из нее обезьяну?
— Наверное, скорее опасались, что уронит. Юные обезьянки машинально вцепляются в материну шерсть. Она б могла закинуть ребенка себе за шею и прыгнуть на ветку, считая, что детка станет держаться крепко. В общем, как-то ребенка удалось вернуть, потому что она выжила и рассказала эту историю. И мне рассказывала, только я про нее забыла, а теперь вот вспомнила. Казалось, она считала это поразительнейшим событием, но тем самым давала понять, что она гораздо лучше обезьяны. Но кто бы говорил. Для нее самой — конечно, но это ж не экзамен ни на что, кроме собственного «я». Это как говорить, будто у людей нет души, когда на самом деле имеешь в виду, что они тебе просто не интересны.
Они отправились вместе купаться и любили друг дружку на пляже. Дороти по-прежнему ощущала себя подростком. Стоило надежде, юности и безрассудству оставить ее, как она сочла, что ее обвели вокруг пальца с этими ранними годами, когда с нею ничего не происходило, хотя и могло бы. Еще позже она осознала, что если б только постаралась — сумела бы устроить так, чтобы что-то случилось. А теперь-то какая разница. Теперь-то да.
ebooksa