Эстелль показала Дороти парочку и завела ее за черное платье. Чарли с девушкой удалялись спиной к ним.
Дороти произнесла:
— Мне кажется, они идут к выходу.
— Сволочь.
— Откуда ты знаешь? А если это его дочь?
— Ты сколько таких девчонок знаешь, кто на людях держатся за руки со своими отцами и пялятся на них влюбленными глазами?
— Наверное, ты права.
— Могу спорить, он ей сказал, что он продюсер. Этот — запросто. Да все они запросто.
— Зато теперь ты вольна делать то же самое. Не обращай на меня внимания. Прости, Эстелль. Некрасиво это, правда?
Они перешли к серому платью, покрытому поблескивающими драгоценностями.
— Ну, это немного как по зубам получить, — сказала Эстелль. — Мне б так гарцевать смолоду.
— Тогда б ты залучала пятидесятилетних импотентов, которым хочется вернуться к собственным женам, и они это делают через тебя. Ты все это время провела в старших классах с мальчишками.
— Мне обидно до желчи за все это впустую потраченное время. И больше всего обидно за то, что ни один из тех, кто мне доставался, никогда не походил на греческую статую.
— Возможно, греческим статуям было некогда на тебя внимание обращать, они ходили с другими мальчиками.
— В каком-то смысле. Обычно им и бывало некогда — они в футбол играли или пьянствовали. Ни на кого из нас особо не велись.
— Ты погляди только. — Дороти остановилась перед расшитым жакетом. — Я думала, здесь будут одни платья.
— Нет, всякие костюмы. Интересно, они собираются что-то отсюда продавать, как это было на распродаже месяц назад?
— Хочешь купить что-нибудь?
— Ммм. — Эстелль перешла к витрине с еще одним белым платьем. Это выглядело так, словно его все забрызгали какими-то мерцающими точками, сверкающими осколками драгоценностей. В прошлые месяцы распродажи костюмов из студийных гардеробов охватывали вечерние платья, сшитые в тридцатых и сороковых: их можно было б носить и сегодня, — но вот эти… даже на балу-маскараде они б выделялись.
— Эстелль, ты не всерьез?