Она не увидела, она снова отвернулась к печи.
– Я приготовила вам отвар. Зосимович распорядился. А еще Шура обещала принести вам варенные яйца. Уж не знаю, где она их раздобыла в этой глуши.
– Спасибо, я не голоден.
Он и в самом деле не чувствовал ни голода, ни той изнуряющей жажды, с которой боролся все эти дни. Он чувствовал себя хорошо. Впервые за долгое время.
Украдкой, чтобы не заметила Лидия, он сдвинул повязку, разглядывая свои раны. Раны не просто затягивались, они уже затянулись. Еще один повод для Зосимовича помечтать о статье для медицинского журнала. Еще один повод для всех остальных удивиться его невероятной живучести.
– Где мои вещи? – спросил он вежливо. – Лидия Сергеевна, верните, пожалуйста, мою одежду.
– Вам нельзя! – Лидия уже не возилась у печи, Лидия смотрела на него с мягким укором, как когда-то смотрела тетя Оля.
– Мне можно. – Он улыбнулся своей самой обаятельной улыбкой. И улыбки эти, и он сам обычно нравились женщинам, но Лидия не была обычной женщиной. Она не улыбнулась в ответ. Зажав в зубах шпильку, она быстро и ловко убрала свою роскошную гриву в строгий пучок и сказала: – Ваше выздоровление идет очень быстро, но все же…
– Мне нужно выйти. – Григорий не желал слышать вот эти «но».
– Зачем?
– Затем. – Он посмотрел на нее многозначительно, и ее бледное лицо залила краска смущения. – Я больше не нуждаюсь в няньке, уважаемая Лидия …
– Я не нянька…
– Простите, вы сестра милосердия, этакий милосердный ангел, но мне нужно побыть одному.
Какое-то мгновение казалось, что она его не выпустит, станет на дороге, кинется грудью на амбразуру. Не встала и не кинулась, нырнула за печь, а вынырнула с его одеждой. Значит, не вынесла, а спрятала, когда он спал.
– Вот! – Аккуратная стопка легла на кровать рядом с Григорием. – Там на гвозде висит телогрейка, – сказала Нина ровным, даже равнодушным тоном. – Наденьте ее, чтобы не простудиться. И вот сапоги.
Сапоги она прятала на печи. Эх, знал бы, не пришлось гулять босиком!
Григорий торопливо сунул грязные ноги в сапоги, накинул телогрейку, в кармане которой прятал папиросы. Из лазарета он вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь, но далеко не ушел – присел поблизости на старый пень, закурил.
Стало совсем хорошо! Жизнь заиграла новыми красками. Интересно, как долго он сможет продержаться? Насколько дней – или часов – хватит ему этой заемной жизни? И что будет, когда она закончится? Он снова начнет смотреть на людей, как на добычу, и ненавидеть себя до глубины души, которой, возможно, уже и нет?
– Поживем – увидим, – буркнул Григорий себе под нос, глубоко затягиваясь папиросой.
– …Что говоришь? – послышалось у него за спиной. И как он не услышал, как не предугадал появление Власа?!