– Думай, как хочешь, но без меня ты из лагеря не уйдешь.
Он бы ушел. Для этого ему сейчас ничье разрешение не требовалось. Но во взгляде Власа он увидел что-то такое… Отчаяние? Боль? Что-то связывало товарища следователя с Гремучим ручьем. И это никоим образом не касалось неудачной диверсии. Там было что-то личное. Вот если бы посмотреть подольше, заглянуть поглубже… Но Влас не дал, словно почувствовав неладное, отвернулся.
– Собирайся, – сказал зло. – С Зосимовичем я договорюсь, а с Лидой ты уже сам как-нибудь…
Лиду пришлось уговаривать и убеждать. Лида не могла поверить, что вчерашний мертвец сегодня готов к марш-броску через болото и, возможно, ко встрече с фашистами.
– Ваши раны…
– Уже почти затянулись. – Он улыбнулся той своей обаятельной улыбкой, которая не оказывала на Лидию никакого воздействия. – Медицинский феномен, вы же помните.
– Я помню. Я просто привыкнуть не могу.
Он тоже не мог привыкнуть. К тому, какая она был с распущенными волосами. К тому, что почувствовал в тот момент. А ведь он уже начал считать себя бесчувственной упыриной! Он же к шее ее лебединой присматривался! И не для того, чтобы поцеловать. Другие его обуревали чувства. Или все-таки смесь чувств? Ведь сколько раз мог, сколько раз видел ее спящей и беспомощной, но не кинулся, не переступил черту. Скорее бы самого себя убил, чем ей навредил. И хорошо, что не пришлось никого убивать. Никого из людей. Значит, есть у него какой-никакой выход. Да, не самый лучший, не самый красивый, но уж какой есть. И главное, чувствовать начал. Вот чувствует досаду на пацанов, которые не предупредили. А вот злость на Власа, который по старой ментовской привычке все держит под контролем. А вот неловкость и еще что-то непонятное перед Лидой. Это самое острое чувство, почти как лезвие. Задень – и хлынет кровища. А ему сейчас кровища не нужна. Даст бог, никогда и не понадобится.
– Со мной пойдет Влас. – Последний довод, можно сказать, решающий. – Если что, присмотрит и поможет.
– Влас Петрович медицине не обучен.
– Зато стрелять хорошо обучен. А с медициной я как-нибудь сам управлюсь.
– Вас же бесполезно уговаривать, Григорий? – Впервые она назвала его просто по имени. – Вы же уже все решили.
– Такой уж я человек… – Он пожал плечами и тут же подумал, что, возможно, и не человек он уже вовсе.
– Я дам вам с собой мазь. Она на барсучьем жиру. Очень хорошо для ран.
Его раны, наверное, и так скоро исчезнут без следа, но забота эта… волновала.
– Спасибо, Лидия. – Хотелось назвать ее Лидочкой, но не решился. Да и незачем. Может и видятся они сейчас в последний раз. – Я отплачу, – сказал и сам удивился сказанному.
– За что? – Она тоже удивилась.
– За доброту.
Григорий был уже на пороге, ему бы уйти, а он обернулся. Она стояла у окошка, хрупкая, смертельно уставшая, кутающаяся от холода и кошмаров в пуховую шаль.
– Я его найду, – пообещал он.