– Вперед, Горыныч! – сказал он, и Темный пес сорвался с места.
Нет, не так… Темный пес сам стал темнотой. Вот он есть – вот его нет.
Григорий присвистнул, пацаны переглянулись. Кое в чем они все-таки проявляли единодушие. Может, и подружатся. Митьке нужен хороший друг. Особенно сейчас.
Шли гуськом: Григорий первым, следом Митяй, замыкал цепь Сева. Митяй пытался возражать, пришлось на него цыкнуть. Не время для девичьих капризов.
Пока шли, не встретили ни единой живой души. А Горыныч, если и был где-то поблизости, то не показывался. О том, что деревня близко, узнали по загорающемуся над лесом зареву. Нехорошему зареву… И гарью запахло. Гарь Григорий учуял еще задолго, но до последнего не хотел верить.
Пришлось поверить. Видово горело! Полыхало жарким, щедро подкормленным бензином пламенем.
– Что это, батя?.. – Митяй облизнул пересохшие губы, ухватил Григория за рукав. – Что там?!
– Деревню подожгли, – не сказал, а процедил сквозь стиснутые зубы Сева. – Эти гады подожгли деревню! – Голос его сорвался на крик.
– Тихо! – Рявкнул на него Григорий. – Воплями ты никому не поможешь, никого не спасешь.
– Там люди! Слышите, дядя Гриша, там же живые люди! – Сева больше не кричал, но все равно казалось, что кричит. – Им же надо помочь!
Подумалось, что уже неживые, при таком-то зареве. Но говорить этого вслух Григорий не стал.
– В город идем, – сказал он вместо этого. Сказал решительно и строго, чтобы даже не подумали перечить.
– В город?! – Теперь они смотрели на него почти с ненавистью. И Сева, и Митяй.
– Батя, в город?! – Губы Митяя посинели, как у покойника. – И оставим там всех? Бабу Симу оставим? Василя Петровича?! Леньку Сиволапова?!
Он бы перечислил их всех, всех, с кем рос, водил дружбу и дрался. Он жалел их всех и был готов спасать их от неминуемого. И в этот самый момент Григорий понял, что не станет мешать, что у него, непутевого и никчемного, вырос замечательный сын. Так уж ему повезло…
– Хорошо, – сказал Григорий, ни на кого не глядя, и пошагал вперед, к голодному зареву.
– Мы в деревню? – Они нагнали его тут же, встали по обе стороны, словно часовые.
– Я в деревню, а вы не мешайте! – Рявкнул он и ускорил шаг.
Горели крайние хаты. Дом Василя Петровича уже занялся таким факелом, который не потушить. Рядом стрелял искрами покосившийся домишко Мишани-полицая. Искра попала, или фрицы решили не щадить никого? За что мстят? Ясное дело – за что! За трупы в Гремучем ручье, за оторванную башку бургомистра.
Перед домом старухи Самохиной, еще пока невредимым, с беспомощным лаем металась лохматая собачонка. Кого облаивала? Григорий присмотрелся. Из хаты волоком волокли собачкину хозяйку. Старуха Самохина в мирные годы бабой была вредной, не единожды жаловалась на Митяя участковому, но сейчас время было не мирное, сейчас старуху Самохину волокли на верную смерть, а собачонка пыталась ее защитить. Собачонку убили очередью из автомата, и старуха завыла нечеловеческим голосом. У Григория от этого воя волосы на загривке встали дыбом.