– Надо что-то делать, – прохрипел рядом Сева.
– Погоди, – цыкнул на него Григорий. – Разобраться надо.
Разбирались недолго. Эсэсовцы сгоняли людей на окраину, к пустующему с начала войны коровнику. Почему сюда? Потому что деревянный, потому что окна маленькие, а ворота можно заколотить… Хорошо, что Григорий понял это раньше, чем пацаны. Плохо, что понимание это ровным счетом ничего не давало. Или все-таки давало?
Он принялся считать. Нет не сельчан, а фрицев. По головам, как кур. Голов получалось двадцать. Двадцать до зубов вооруженных головорезов. А с ними Мишаня-полицай, бегает, суетится гадина! Если придется стрелять, Мишаню он уберет первым. Давно нужно было.
– Что они делают? – шепотом спросил Митяй.
– Ждите меня здесь! – велел Григорий, а потом добавил строго: – И не суйтесь! Сам разберусь. А если не разберусь, пробирайтесь к тетке… – Он не договорил, махнул рукой, то ли прощаясь, то ли отгоняя их от себя. Махнул и двинулся вперед, к полыхающей деревенской окраине.
Пока шел, молил лишь об одном, чтобы пацаны не рванули следом, потому что голова ему сейчас нужна холодная, чтобы не волноваться о них и не думать. Надо было оставить Горыныча, чтобы присмотрел, чтобы не пустил.
Стоило только подумать про Темного пса, как из предрассветных сумерек появилась костяная голова, клацнула челюстью. Легок на помине.
– Ну что там? – спросил Григорий, глядя в полыхающие алым глаза.
Горыныч не ответил, лишь оскалился.
– Там враги. – Он махнул рукой в сторону зарева. – Не те, что в коровнике. Эти наши. А те, что с автоматами. Как в усадьбе. Понимаешь?
Горыныч слушал очень внимательно. Понял ли?
– Но тобой я рисковать не могу. Ты для другого создан. Поэтому просто попрошу, присмотри за ребятками, Горыныч, будь другом! – Сказал и погладил каждую башку по очереди, даже костяную. – Ну, я пошел!
Он сдернул с плеча ружье, перехватил поудобнее. Никогда! Никогда Гриня Куликов не был героем. И дураком не был, чтобы в герои рваться. А теперь словно затмение какое нашло. Ну что ж он будет стоять и смотреть, как горит коровник с людьми?! Можно конечно и не смотреть. Можно отвернуться, сделать вид, что его это не касается. Вот только как жить дальше, как потом взглянуть в глаза собственному сыну? Да и ноет что-то… Там, где раньше билось, теперь ноет.
До удобной позиции он добрался быстро, спрятался за кустом сирени. Летом это была бы знатная защита, а сейчас так себе. Оставалось надеяться на темноту. Он в темноте, а фашисты в свете пожарища, словно на яркой сцене. Вот только много их, слишком много.
К сараю больше никого не сгоняли. То ли все сельчане уже были там, то ли сжечь решили не всех, а лишь часть. Для острастки. Эти твари любили вот так… для острастки. Григорий давно понял их звериную суть. Он лежал пузом на мерзлой земле и совсем не чувствовал холода. Сказать по правде, чувствовал он сейчас все как-то иначе, где-то притупилось, а где-то наоборот таким острым стало, что неровен час – порежешься. Он лежал и думал, что один в поле не воин, что с дедовым ружьем против автоматов – это нелепейшая самоуверенность, но все равно продолжал вглядываться, целиться. Сначала видел лишь темную стену какой-то развалюхи, а потом на ее фоне разглядел двоих. Один бил второго. Бил Мишаня-полицай, с ноги и наотмашь. А бил он Василя Петровича, тети Оли старого знакомца. Зося как-то обмолвилась, что не просто знакомца, что Василь Петрович за тетей Олей даже ухаживать пытался. Но сейчас это уже не важно. Нет тети Оли и скоро не станет Василя Петровича, потому что Мишаня бить перестал и потянул из-за пояса пистолет.
Григорий прицелился. Прогремел выстрел, Мишаня-полицай упал мордой вниз. Мишаня упал, а Василь Петрович наоборот попытался встать.
– Уходи, дед, – прохрипел Григорий, перезаряжая ружье. – Вали ты отсюда.
Самому бы тоже валить, но кто ж тогда заступиться за тех, кто в коровнике? Поэтому вместо того, чтобы бежать и прятаться, он двинулся вперед, на верную погибель. Когда поравнялся с развалюхой, Василь Петрович уже встал на ноги. Стоял, покачиваясь, рукой придерживаясь за стену.
– В лес беги, Петрович! – прохрипел Григорий, вытаскивая из ослабевших Мишаниных пальцев пистолет, обшаривая карманы.