Митяй принюхался, но запаха костра не почуял. Наверное, это из-за холода, который становился все злее, все невыносимее.
Зверобой не соврал, спустя десять минут потянуло костерком. К дыму примешивался сладкий дух печеной картошки. Или это просто с голодухи почудилось?
– Дальше сами, – Зверобой остановился на краю лесной поляны, на которой, Митяй теперь знал это наверняка, расположился партизанский отряд. – У меня своя дорога, у вас своя. Живой хоть Гриня? – спросил вроде и равнодушно, а вроде и участливо.
– Живой! – ответили они с Соней в один голос. Сева промолчал. После известия о Танькиной гибели он все больше отмалчивался да хмурился.
– Ну, раз живой, так и хорошо. – Зверобой отступил в темноту, и уже оттуда послышался его простуженный голос: – Если выживет, так передайте, что Вася Зверобой свой должок ему вернул сполна. Квиты мы с Гриней.
Отвечать они не стали, да и некому было отвечать: Зверобой исчез, растворился в темноте. Хоть бы Горыныч его отпустил, мелькнула в голове тревожная мысль. Мелькнула и тут же исчезла в круговерти других куда более важных мыслей. Они дошли до партизанского отряда! И теперь его батю точно спасут!
На самых подступах к лагерю их остановил часовой – дед с двустволкой. Деда Митяй узнал, а дед узнал Митяя. Разговор у них получился короткий и деловитый – на ходу. Из разговора этого стало ясно, что из Видово до отряда добрались человек двадцать. Ну как добрались… подобрали их партизаны во время последней вылазки. Кое-кто решил двигаться в город к родственникам, но были и такие, кому деваться было некуда, у кого ни дома не осталось, ни родных. Те укрылись здесь, за болотом.
– Нам нужен врач, – сказал Митяй, когда они вышли наконец к костру. – Есть у вас тут врач?
– Раньше не было, а вот после набега фрицев появился. – Дед бросил быстрый взгляд на батю, покачал головой. – Зосимович. Ты же знаешь его, малец, он тоже из Видово. Подобрали его в лощине босого, чуть ли не в исподнем, но с медицинским чемоданчиком. Вот так человек за дело свое радеет, портки надеть не успел, а инструменты с собой прихватил.
Зосимович был старый и вредный, Зосимовича Митяй недолюбливал. Случались у них пренеприятные встречи. Однажды Митяй руку сломал, а Зосимович ее складывал и гипсовал. Дрогой раз повстречались из-за рассеченной камнем брови. Бровь пришлось зашивать, а дальше еще и выслушивать нотации сначала от врача, потом от бабы Оли, а потом и от мамки. Но Зосимович был врачом и только за одно это Митяй был готов простить ему все свои детские страдания.
Батю внесли в избу. Не то чтобы очень большую, не больше охотничьего домика, но зато жарко натопленную и чистую. От тепла Митяй сразу «поплыл», захотелось прижаться к горячему печному боку и закрыть глаза. Но не время! Сначала нужно решить с доктором.
Зосимович пришел через пару минут. На нем была не по размеру большая телогрейка и подпоясанные веревкой ватные штаны. Наверное, поэтому Митяй его сразу не признал. Привык, что Зосимович из интеллигентов, вечно при шляпе, трости и галстуке. А тут такой. Правда, видать, что убегал от фрицев без портков.
– Показывайте! – велел он, не здороваясь, а потом крикнул кому-то, кто остался снаружи: – Света мало! Принесите еще лампу!
Батю они с Севой к тому времени положили на сколоченный из сосновых досок стол. Стол бы узкий и длинный, батя как раз поместился на нем в полный рост. В тусклом свете керосинки он был похож на покойника, и Митяй едва сдержался, чтобы не прижаться ухом к его груди.
– Живой, – Соня кивнула успокаивающе. Вот только не было в ее взгляде особой надежды. Она возилась с повязками, готовила к приходу врача.
– Ну-ка, барышня, дайте подступиться к пациенту. – Голос Зосимовича звучал ворчливо, но бодро. – Дайте, дайте…
Бодрые нотки исчезли, стоило доктору увидеть раны. Между седых бровей пролегла глубокая морщина.
– Он живой, – сказал Митяй, протискиваясь к столу.
Зосимович ничего не ответил, он пытался нащупать пульс.
– Он живой, – повторил Митяй, – это просто чудится, что мертвый.