— Ну тогда какой-нибудь день бухгалтера или независимости Италии, — простонал я. — Хоть что-нибудь.
— У Италии нет дня независимости, — отозвалась Анна. Я тут умираю, а она цепляется к мелочам. — Есть день республики.
Тогда я, свято уверенный в спасительной силе праздников, прибегнул к последнему средству:
— Я умер за сутки до своего дня варенья. Представляешь, как обидно? А я уже заказал столько шариков… столько гостей пригласил…
Ложь, конечно. Я родился в октябре.
— Нас тут не одна сотня человек, каждый день — чьи-то именины. Повторяю — мы не будем гулять вечность.
Я всхлипнул.
— Но если тебе это так важно, — заколебалась она и тут же повернулась к остальным, объявляя: — Мы совсем забыли поздравить Данте, а у него ведь день рождения!
— С днем рождения, Данте! — отозвался нестройный хор. Прямо как на собрании анонимных алкоголиков.
— Ну вот, — удовлетворённо сказала Анна. — Поправляйся!
И она оставила меня вздыхать и стонать в одиночестве.
Не такая уж плохая жизнь после смерти — качаться в кресле в углу большого уютного зала, слушать разговоры, пить пряный чай… который, если честно, надоел уже хуже горькой редьки. Доктор больше не являлся в отражениях — спасибо, хватило совести.
Какой-то пенсионерский рай, но всяко не унылое Чистилище. Сектантики, кстати, решили именовать это место Лимбом, то есть окраиной; старое название казалось им слишком мрачным. Мне-то всё равно. Меня они вообще за глаза зовут не иначе, как Инвалидом (а я всё слышал! у меня тончайший слух!), потому что не могу творить вместе с остальными. Неполноценный я, на их вкус.
Я был бы счастлив закончить свою историю на этой сонно-довольной ноте, но…
Они ж искали путь на Землю — дорогу, которой на соседней улице не существовало. Только у Доктора были карта да компас, но и он не слишком сносно ими пользовался, а культистам свой лик и вовсе не являл. Время гордиться своей избранностью? Нет. А мог бы и погордиться — но я ж скромный.
В конце концов они решили, что Хлоя — лгунья.
Её, словно преступницу, вывели в центр зала Давид с другим незнакомым мне крупным мужиком. Все остальные безмолвно смотрели — и я в их числе, не вылезая из кресла.
— Сестра, если б ты соврала нам, что у тебя, например, докторская степень, чтобы придавать своим словам больше весу, мы б тебя простили. Но ты дала людям придуманную надежду, хотя нет лжи страшней, чем идейная. Твоё присутствие в общине отныне нежелательно. Уходи.
После они отпустили её. Хлоя, как ни странно, не возразила ни словом, ни жестом. Видно, устала уже доказывать свою правоту. На пороге она обернулась, показала Давиду и компании средний палец, и на том удалилась.
— А я верю ей, — прошептал один из общинников другому. Тут я и понял истинную причину изгнания Хлои — её слова посеяли зерно раскола. Ну а пока я размышлял, стоит рассказать про морок Доктора или нет, поезд ушёл настолько далеко, что не было слышно даже стука его колёс.