Поскольку я был зол на Хлою, то ничуть не мешал ей, когда та отошла на газон, взяла канистру у обочины (откуда она там взялась?), и облила себя с ног до головы. Но когда эта сумасшедшая достала из кармана коробок со спичками, я понял — она это серьёзно.
— Верю, верю, — произнёс я как можно небрежней. — Ты готова сгореть и не устрашиться, а я такой трус — боялся домашней ссоры. Убедила.
Хлоя открыла коробок. Я физически ощутил её решительность.
— Тебе не обязательно этого делать, — проговорил я, уже совсем неуверенно.
Она достала из коробка спичку.
— Хочешь, на колени встану? — и я правда встал.
Её губы скривились в насмешке над полным страха человечком, что пал перед ней ниц. Скрип спички о коробок и вспышка — моя приятельница превратилась в костёр, не издав ни звука. Я видел сквозь пламя, как она стиснула зубы.
— Я понял! — вдруг обрадовался я. — Это же фокус! Огонь не настоящий, он — фантазия! А я повёлся, как дурак!
И тут она закричала, закричала безостановочно. Нечеловеческий вопль выворачивал меня наизнанку; я же продолжал смотреть на живой факел. Да, я оцепенел и не помог ей, но что я мог поделать?
Когда запах шашлыка сменился щиплющей нос гарью и обуглившееся тело Хлои осело на земле, я наклонился над ним, коснулся рукой. На пальцах осталось что-то чёрно-серое. Я сбросил с себя простыню и запеленал в неё останки. Девушка была ещё жива, я знал это. Она ведь не могла умереть второй раз.
Я отнёс Хлою обратно в особняк, чья бессмысленная роскошь раздражала меня. Мне хотелось раскрошить довольные лица нимф, рельефами выпиравших из колонн, разорвать каждое покрывало на диванах — зачем, зачем делать такие огромные диваны, на каждом хватит места, чтобы усадить семерых моих клонов в два ряда. Крест с распятым Христом на стене, золочёный, конечно. Как «уместно» — сорвать бы его.
Раньше я был человеком, который планировал, рисовал, воплощал интерьеры — наивным человеком. И никогда не был счастлив, созидая. Зато в то мгновение, когда я бил окна…
Я рассматривал каждую вазу, каждую жалкую фарфоровую фигурку на полках как затаившийся хищник своих жертв. Как сладко полетят осколки, когда я снесу их с постаментов стабильной и сытой жизни!
Хлоя захрипела. Восстанавливаются связки. Я мельком глянул на неё и тут же отвёл взгляд. Слишком она напоминала мне живых мертвецов из кино.
Я подошёл к зеркалу. Отражённый я оказался чуть краше сгоревшей тётки — достижение. Но что это? Распятие в отражении было перевёрнуто… Я обернулся — нет, висит как обычно. А в зеркале — перевёрнутый. И как очки не слетают с его носа?
— Ей было нестрашно гореть, — сказал Доктор на кресте. Я решил не спрашивать, — Она уже один раз сгорела. Не буквально, конечно.
— А?
— Хочешь посмотреть? Загляни ей в правый глаз.
Я пересилил неприязнь и вперился в мутное желе, плавающее в правой глазнице моей спутницы…
Моё тело шевелило ногами, перебирало руками, не слушалось меня. Мои глаза видели стильную, но грязную кухню, полную немытых тарелок и мусора, заглядывали в пустой холодильник, что-то искали. Потом они уловили зелёный лак на моих ногтях, и я понял — то не мои глаза, а Хлои.