Секунду спустя в бар протиснулся Уинстон Краусс, и Мэвис помахала ему из-за стойки:
– Сынок, я уже почти собралась сделать тебя самым счастливым человеком на всем белом свете.
– Меня? Зачем?
– Затем, что мне нравится, когда люди получают то, чего им хочется. А у меня есть то, чего хочется тебе.
– Правда?
Мэвис шагнула к стойке и тихим заговорщическим голосом принялась рассказывать Уинстону Крауссу самую приятную, самую волнующую, вопиюще эротическую сказку, которую только могла рассказать; правда, она старалась ни на секунду не забывать, что человеку, с которым разговаривает, больше всего на свете хочется окучивать с морских млекопитающих.
А в угловой кабинке между тем запасец показной невозмутимости Сомика мало-помалу таял. Эстелль улыбалась, хоть слезы и застилали ей глаза.
– Я не просила бы тебя, если б считала, что это может быть опасно. Честное слово.
– Знаю, – ответил Сомик, и в его голосе прозвучала нежность, которую он обычно оставлял на долю котят и дорожной полиции. – Просто я бегал от этого всю свою жизнь.
– Не думаю, – сказала Эстелль. – Мне кажется, всю жизнь ты бежал ему навстречу.
Сомик ухмыльнулся:
– Ты же этого старого блюза с меня насовсем снимешь, правда?
– Сам знаешь.
– Тогда поехали. – Сомик встал и повернулся к Мэвис и Уинстону. – Мы готовы? Все готовы? – Он заметил, что брюки фармацевту спереди стали явно тесноваты. – Ага, мы готовы. Ты хоть больной, но тоже готов.
Мэвис кивнула, и в шее у нее негромко лязгнула какая-то механика.
– Второй поворот после выезда, не первый, – напомнила она Эстелль. – А оттуда вдоль побережья, поэтому никаких гор там нет.
– Но мне маску с ластами нужно взять! – взвыл Уинстон.
ТРИДЦАТЬ ОДИН
Молли
– Пять минут уже прошло? – Молли сидела по-турецки, меч лежал у нее на коленях.