– У вас тогда уже начались менструации? Помните?
– Да. Они начались, когда мне исполнилось одиннадцать.
– Давайте вернемся к вашим снам и тем камням, о которых вы говорили. Вы еще кому-нибудь о них рассказывали?
– Только маме однажды.
– Она вам не поверила?
Ханна откашливается в кулак и старается скрыть улыбку – кислую, саркастическую улыбку, которая может выдать то, чего ей не хочется показывать.
– Она вообще не стала меня слушать, – говорит она.
– Вы больше не рассказывали ей о феях?
– Вроде бы нет. Мама всегда четко давала понять, когда ей не хотелось слышать определенные вещи. Мы знали, когда стоило промолчать.
– Вы говорили, что смерть вашей сестры стала для нее сильным ударом, от которого она так и не оправилась.
– Она не хотела оправляться. Отец пытался, я пыталась, и мама считала нас чуть ли не предателями. Будто это мы убили Джудит или как минимум насильно положили ее в могилу.
– Когда человеку сложно с чем-то смириться, немудрено, что он видит вещи таким образом.
– Как бы то ни было, ответ «нет», – Ханна злится, что человек, которому она платит деньги, сочувствует ее матери. – Я больше никому ничего не рассказывала.
– Но вы готовы рассказать мне? – психолог отпивает воды из бутылочки, не сводя глаз с Ханны.
– Вы попросили рассказать обо всех кошмарах, и о том, что я считаю таковыми. Насчет этих снов я не уверена.
– Не уверены, что они кошмарны, или не уверены, сон это или явь?
– Да, мне всегда казалось, что я бодрствую. Мне долгое время не приходило в голову, что это могли быть всего-навсего сны.
Эдит Валлотон молча смотрит на Ханну. По ее натренированному, по-кошачьи спокойному лицу невозможно ничего прочитать. За ее темными глазами ничего не видно. Она держится отстраненно, но не высокомерно, и при этом заинтересованно, чтобы не казаться равнодушной. Ханна подозревает, что доктор может быть лесбиянкой, но, быть может, это лишь потому, что ее Ханне порекомендовала подруга-лесбиянка.
– Вы все еще храните эти камни? – спрашивает психолог, и Ханна по привычке пожимает плечами.
– Наверное, где-то лежат. Я никогда ничего не выбрасываю. Может, они у папы дома. Там осталось много моих детских вещей.