– Не глупи, – назидательно поднял палец отец. – На этом ты всю жизнь сможешь жить безбедно.
– Деньги, деньги, одни деньги! – Симон рванулся в комнату, хлопнув дверью.
– Ну вот, опять, – сказала Ракель. Отец в ответ развёл руками.
Во второй декаде февраля в новостях сообщили о воссоединении всего Балтланда с Речью Посполитой. Ирма заявилась домой навеселе с бутылкой вина.
– За Великий Поланд! – провозгласила мачеха тост, наливая себе бокал. – Что, смотришь? – подмигнула она Рике. – Смотри, смотри.
Она покружилась по кухне, напевая.
– Увольняюсь! – заявила вдруг Ирма после пары минут тишины. – Надоел фитнес-центр хуже горькой редьки. Пашем за двоих, благодаря твоим родственничкам-осси. Посетителей мало, платят копейки. Меня зовут в одну организацию, денег там больше, и работа гора-а-аздо интересней! Знаешь куда? – Она наклонилась к Рике, пахнув на нее винным перегаром. – Не зна-а-аешь! А пойду я к «Лесным Волкам»… Вот. Похожа на Красную Шапочку? – И пьяно расхохоталась. – У них есть в штате должности с зарплатой, а я хороший администратор, ла-ла-ла… Перееду жить в Атлантис, страну счастья и мечты!.. Пускай сгинет грязный Остланд, там кругом одни скоты…
На день рождения Рике, как и договаривались, Ирма ушла вместе с Улле к подруге. Ларс не позвонил – видимо, опять не было связи. До шести вечера Рике сидела у торта, с замиранием сердца прислушиваясь к шагам на улице. В дверь так никто и не постучал. Она зажгла свечки, посидела, разглядывая их, и с силой задула. Потом схватила торт и сунула его в холодильник. Несколько упавших свечек остались лежать на полу.
Подарок отца – оплаченную годовую подписку на три крупнейших электронных библиотеки она так и не активировала. Подаренный на Рождество ПокетБук валялся на столе, потихоньку зарастая пылью.
4
По выходным у ворот толпились родственники мобилизованных «ведьм», каждый раз полные самых дурных предчувствий. Фауль распорядился засыпать гравием площадку, где приезжающие на свидание могли оставить свою телегу, коня, велосипед, или – очень редко – автомобиль. Встречи проходили в специальном помещении на территории поселения, под надзором охраны. Убедившись, что их жёны, матери, дочери или сёстры живы и здоровы, родня растворялась в тенях лесной дороги до следующих субботы-воскресенья.
Однако через некоторое время эта активность начала сходить на нет. Женщин хорошо кормили, условия проживания были получше, чем у многих из них в родном доме, о жестоком обращении даже речи не шло. Теперь люди успокоились и приходили реже, да и той тревоги, которая поначалу читалась на их лицах, уже не замечалось. Два младенца, мальчик и девочка, которые подпали под «мобилизацию» с матерями, росли крепкими и здоровыми. За ними присматривал штатный врач айнзацкоманды, а в здании медицинского пункта в поселении всегда дежурил фельдшер.
Разрешалось писать и получать письма. Интендант, который ездил два раза в неделю на рынок в Тролльхавен, бросал их там в ящик на почте. В последнее время комендант Фауль стал отпускать вместе с ним Бирге Бё, чтобы она лично выбирала продукты для его стола.
Обермайору было не очень понятно, по каким критериям Ленц относил мобилизованных к «ведьмам». Даже тех, кто летом плясал нагишом у костра. Никаким колдовством в поселении и не пахло, это были просто мающиеся от безделья бабы, скучающие по своим семьям.
Через месяц в домики провели электричество, через два – построили сауну, и женщины, до этого мывшиеся в тазах в своих хютте, грея воду на кухне, выстроились в очередь к ней с полотенцами и сменным бельём. Жизнь налаживалась.
Приезд «этнографов» прошел без помпы. В начале зимы на территории поселения появились офицеры в чёрных парадных шинелях с серебряными петлицами. Судя по всему, парадку у них носили постоянно. На праздничном обеде в честь прибытия группы оберфюрера фон Кляйна комендант Фауль обратил внимание – нагрудные знаки эсэсманов украшала руна «Одал». Это означало, что ученые по совместительству являлись чиновниками Главного управления по делам расы и поселений Охранных отрядов Рейха.
Фон Кляйн, худой высокий старик с абсолютно лысой головой, удовлетворенно кивал.
– Мои поздравления, штурмбанфюрер, – обратился он к Ленцу надтреснутым голосом. – Вы тут хорошо устроились.
По прусскому обычаю, в глазу фон Кляйна красовался монокль. По мнению Фауля, которое он благоразумно держал при себе, монокль придавал руководителю «ученых-этнографов» довольно зловещий вид.
– Благодарю вас, профессор, – склонил голову Ленц. – Я стараюсь создать все условия для нашей плодотворной работы во благо Рейха.