Механическая женщина, которая кормит грудью птицу в алькове площадки на северо-западной лестнице. В груди механической фигуры спрятана система трубок, из которых в черный клюв птицы падают капли настоящего молока.
На столе у директрисы в чернильнице вместо вазы – белая гвоздика, постепенно окрашивающаяся в черный.
В коридоре у входа в кабинет директрисы – несколько заводных облачков, довольно грязных, высотой по колено. Одно из них выкатилось из открытой двери, прожужжало по коридору и вкатилось в дверь напротив; другое врезалось в дверной косяк, сердито пожужжало и вошло в дверь боком.
В саду на постаменте, к которому вела выложенная кирпичом дорожка, я увидел громадный бюст директрисы, который как-то странно вздувался и раскачивался. Приблизившись, я услышал тихое жужжание, исходящее от статуи, и с изумлением понял, что передо мной не каменное или бронзовое изваяние, а очень тонкий мешок, собранный в складки, подколотый и подоткнутый тут и там и именно благодаря этим складкам сохраняющий форму. Наполнен же он мошками, которые возбужденно кружат внутри и поддерживают форму мешка, ударяясь о его стенки крошечными тельцами и раздувая его взмахами крыльев. По мере того как стаи мошек перемещались в область переносицы или одной из скул, менялся их цвет, и в зависимости от угла, под которым свет падал на бюст, та или иная часть его могла казаться темнее или светлее. «В дни вечерних торжеств мы используем светлячков», – сказал Кларенс, и представьте себе, однажды летним вечером мне действительно довелось увидеть, как бюст мерцал, озарялся изнутри зеленоватым свечением и переливался.
Кларенс отворил калитку и провел меня в огороженный сад с сырой, болотистой почвой. Тропинка, выложенная кирпичом, петляла среди мутных, коричневых луж, собравшихся в низинах, зловонный воздух кишел москитами. Кларенс сообщил, что мы находимся в саду перевернутых скульптур: оказалось, что в ямах размещены произведения аллегорического искусства. «Но возникли проблемы», – сообщил он, и глаза его забегали. Я попросил рассказать подробнее, и Кларенс признался, что один из учеников упал в «скульптуру» – то есть в яму, – где ему пришлось коротать ночь в компании разложившегося трупика грызуна или, возможно, небольшой кошки; когда утром его обнаружили, он был в лихорадке и бредил. В забытьи ребенок говорил вещи, заставившие директрису заподозрить неладное. Она попросила опустить ее в самую глубокую из ям, для чего пришлось нанять воловью упряжку – вспоминая об этом, Кларенс повеселел, – после чего выяснилось, что тончайшая резьба, заказанная ею скульптору и представленная на эскизах, на деле отсутствует; директрису обманули. «А какая разница?» – спросил скульптор, когда ему предъявили претензии. – Какой смысл тратить свой талант на яму в земле, которую все равно никто не увидит? Истинное мастерство в том, чтобы заставить вас поверить, будто там, в яме, что-то есть; мне это удалось, а значит, моя цель достигнута».
«Увы, я так не считаю», – возразила директриса.
Она осмотрела другие скульптуры, и те тоже оказались сработанными грубо, топорно. За садом ухаживать перестали, и он постепенно пришел в упадок, ямы наполнились водой и мертвыми листьями. Лишь одна скульптура, первая из заказанных директрисой, точно соответствовала эскизам. Кларенс отвел меня к ней. Она находилась в отдаленной части сада и изображала директрису, сидящую на пятящемся коне, глаза которого были завязаны. Впрочем, «изображала» – слово не совсем подходящее, ибо смотрящий на нее видел только прямоугольную мраморную плиту, которую можно было бы назвать «постаментом», если бы речь шла об обычной статуе. Чуть дальше виднелась еще одна такая же плита. Я указал на нее и спросил:
– Еще одна подземная статуя? Я думал…
– Нет, вы просто не видите дыру в воздухе, так как воздух и его отсутствие одинаково прозрачны. Дыру нужно заполнить чем-то – цветным газом или дымом… Хотя они все равно вытекут…
Я стал свидетелем сооружения новых экспонатов коллекции. Директриса следила за подготовкой с едва сдерживаемым восторгом, часто вмешивалась, исправляя детали, на которые, насколько я мог судить, никто, кроме нее, не обратил бы внимания. К примеру, она заставила плотника заменить все шурупы с потайными головками в шкафчике из красного дерева (если можно назвать шкафчиком то, у чего нет дверей) на шурупы с левосторонней резьбой, которые пришлось заказывать в скобяной мастерской в Питтсфилде, такой они оказались редкостью. И даже после этого велела разобрать уже готовый шкафчик, чтобы сделать его внутренние стенки зеркальными, хотя я более чем уверен, что после второй сборки, когда шурупы закрутили против часовой стрелки, внутрь шкафчика никто никогда не заглядывал. Но даже после того, как все было готово, окинув шкафчик долгим пристальным взглядом, она отвернулась от него с нескрываемым разочарованием и даже отвращением, как ценитель искусства отворачивается от дешевой подделки. По-видимому, объекты из края мертвых обладали неким неуловимым свойством, которое не представлялось возможным воссоздать из материалов из нашего мира. Но директриса не оставляла попыток. Слишком сильна была ее тоска по увиденному.
Письма мертвым писателям, № 9
Глубокоуважаемый мистер Стокер, голос мой слабеет. Он словно проваливается внутрь меня, будто мое тело с каждым днем все больше нуждается в нем и приготовило ему задачу поважнее, чем сетовать на мои страдания. Скоро я буду говорить лишь сама с собой.
Может, это и значит «смерть»?
Сомневаюсь.
Когда я говорю, я кашляю; когда я кашляю, у меня течет кровь; говорить теперь означает истекать кровью. Я натягиваю носовые платки с пятнами крови на пяльцы для вышивания, проставляю на каждом дату и время и откладываю для дальнейшего изучения. Я могу разглядывать их часами. Эти пятна говорят о многом.
Знаете, я всегда ощущала себя своего рода будущим трупом. Я пытаюсь взглянуть на себя с точки зрения другого человека, рожденного позже, и вижу странно одетого исторического персонажа, который даже не воспринимается вполне живым, из плоти и крови. Рядом с другими, более живыми людьми я выгляжу невидимкой в платье. Поэтому ни капли не сомневаюсь, что смерть для меня будет только началом. В каком-то смысле я уже мертва.
Кошка вернулась. Я-то думала, ей конец, но она вернулась, представляете?
Мне только одно не дает покоя. Если я – никто, как я могу вернуться? Если каждое слово – аккорд, а каждый голос – хор, если каждое «я» – портал, сквозь который льются призрачные голоса, а каждый призрак – скопище других призраков, которые, в свою очередь, тоже являются скопищами, вместилищами для голосов друг друга, значит, или никого не существует вовсе – бесконечные ряды нулей, – или мы все – одна безликая Масса и неотличимы друг от друга, или должен быть один невообразимо древний Кто-то, кто первым заговорил и, следовательно, единственный во всем мире не может быть проводником для призраков.
Кошка вернулась, да, но кто она теперь? Пещерная Кассандра, сухопутная рыба, амбициозная водоросль? Никто и много кто, как и все мы. Имя. Оболочка. Троянский конь, пустой внутри.
Но именно эта пустота открывает двери.
ebooksa