– Черепаха-черепаха, – передразнили они и стали пинать листья и грязь, забрасывая меня комьями земли. В бок больно ударил камень. Потом я почувствовала, как что-то горячее капает мне на живот; другие мальчишки тоже расстегнули ширинки, зажурчали желтые струи, ударяя мне в бока и плескаясь на лице, которое я пыталась отвернуть. Мой гость тем временем продолжал напевать свою песенку, хотя голос его изменился, стал тише и спокойнее: «Черепаха хвост поджала и за зайцем побежала, оказалась впереди, кто не верит – выходи!».
А потом дети вдруг куда-то делись, а голос остался, хотя теперь он больше напоминал пейзаж, чем звук. Через некоторое время я опомнилась, оглянулась и увидела, что одета, как обычно, но что-то не то творится с ногами. Выглядели они по-старому, но стопы были развернуты назад. И тут я поняла, что все это время мои стопы были развернуты неправильно, и не только у меня, но у всех нас; мы нарочно искалечили себя и развернули стопы в другую сторону, чтобы обмануться и внушить себе ложную уверенность, что мы на правильном пути. Целую вечность я предавалась этим размышлениям и другим в том же духе. Я намеренно говорю «вечность», ибо мои блуждания могли бы превратиться в вечность, если бы один из моих мучителей, испугавшись, не побежал к учителю и не признался в своем преступлении. Поэтому в какой-то момент я почувствовала, как в груди у меня неприятно ухнуло, как будто кто-то выдернул меня из моего же тела через глотку, и обнаружила, что лежу на спине в кабинете директрисы Джойнс и смотрю в ее опрокинутое лицо. Я повернулась, и меня стошнило на ковер.
То было мое первое случайное путешествие в край мертвых.
Документы
Отрывок из «Наблюдений очевидца»
Тема орнаментальной скульптуры естественным образом подводит нас к теме моды, ибо любой, кто хоть раз видел капор, цилиндр, юбку с кринолином или жабо, подтвердит, что между конструкцией этих предметов и скульптурой много общего. В Специальной школе костюмы учеников и преподавателей нередко состоят из довольно любопытных деталей. Язык не повернется назвать их одеждой, так как они гораздо больше похожи на человеческие изобретения из других сфер: стропы, экраны, ветроотражатели, воздушные змеи и
Некоторые костюмы учеников украшены развевающейся бахромой и кисточками; впрочем, сделано это явно не с декоративными целями. При взгляде на них возникает тревожное ощущение, что носящий костюм постепенно рассредоточивается в пространстве, распыляется на частицы, смешиваясь с воздухом. Тончайшие нити бахромы, колышущиеся от малейшего дуновения ветерка, щекочут верхнюю губу еще долго после того, как обладатель костюма покидает помещение. К другим приделаны шпоры из китового уса, к ним крепятся флюгеры, паруса и флажки. Объемные внешние элементы костюмов – не редкость. Это могут быть дополнительные съемные рукава, многоярусные эполеты, тенты от дождя, фартуки, капюшоны, турнюры, рюши, кушаки. Если носителю хочется переместиться, все эти ярды ткани приходится собирать, поднимать и переносить, что представляет собой довольно трудоемкое занятие. Отдельные элементы настолько громоздки и тяжелы, что вовсе препятствуют движению, делая его невозможным. Помню, одна из таких конструкций напоминала покосившийся стог сена, к которому пристегнули крошечного малыша, словно тот был довеском к нему, а не наоборот. Некоторые предметы надлежало крепить к мебели, архитектурным элементам здания (стойкам перил, например) или к другому человеку (который не всегда был доволен этой ролью). Другие, напоминающие паруса, раздувались на ветру, и их неосторожного обладателя уносило и волокло до тех пор, пока на его пути не вырастала стена или живая изгородь. А некоторые предметы были настолько малы – например, крошечный лоскуток ткани, особым образом обернутый вокруг ушной раковины или кончика пальца, – что носившие их, по сути, оставались голыми, хоть на них и было казенное белье – толстое, кусачее, выдаваемое всем ученикам при поступлении, чтобы защитить их от разгуливавших по школе жестоких сквозняков. Были и предметы, полностью скрытые от глаз; их помещали внутрь (оборачивали вокруг языка или зуба, например), носили в руке, а некоторые вовсе не имели физической формы и состояли лишь из запаха мокрой шерсти,
Время от времени тот или иной наряд сопровождался возгласами негодования: «Не может быть!», или: «Враки!». Потом мне объяснили, что костюмы, вызвавшие столь бурную реакцию, были не просто одеждой, а предположениями, провокациями, гипотезами, слухами и клеветой. Некоторые из них были спроектированы специально, чтобы доказать несостоятельность костюма другого ученика, открыто возразить ему, спародировать или педантично исправить многочисленные мелкие неточности. Другие – и такое встречалось часто, если не повсеместно – были призваны доказать несостоятельность самого ученика, ибо одним из краеугольных принципов Специальной школы считалось представление о том, что «я» – иллюзия, которую надлежит систематически развеивать. Так, например, я видел ученицу, передвигавшуюся внутри каркаса из китового уса на колесиках, к которому было приделано столько шторок, ламбрекенов и экранов, беспрестанно открывавшихся и закрывавшихся, что малышку внутри этой конструкции было просто не видно. Разумеется, сама конструкция выглядела очень заметной, но человек внутри нее – нет. Впрочем, ученики Специальной школы носили костюмы не для того, чтобы произвести впечатление на наблюдателей.
Бывало и так, что костюм употреблялся в сослагательном наклонении, как будто его обладатель хотел своим видом показать: «Если бы я решил нарядиться сегодня, то сделал бы это так, но, разумеется, я этого делать не буду, ибо никакого «я» не существует». Эта фраза, пожалуй, применима к моде в принципе, но я впервые обратил внимание на это свойство моды именно здесь, в Специальной школе, так как ни в каком другом месте костюмы не были столь необычными, а население столь малочисленным и изолированным. Новые стили возникали здесь молниеносно. А может, школа изменила мои представления о моде так же, как изменила мои представления о языке. С тех пор как я побывал там, я больше не могу без ужаса взирать на корсет на китовом усе – тот представляется мне не иначе как уменьшенной портативной версией «железной девы». Любая траурная шляпа для меня теперь – слуховой аппарат.
К слову, о шляпах. В Специальной школе можно увидеть такое разнообразие шлемов, намордников и прочих головных уборов, что любой шляпник растеряется. Среди простейших можно отметить овальный лоскут черного тюля, натянутый на проволочный каркас; это приспособление с помощью проволоки крепится к сбруе, надеваемой не только на шею, но и на плечи так, чтобы полностью скрыть лицо носителя.
Помню еще один головной убор усложненной конструкции, состоящий из центрального каркаса, от которого отходили многочисленные тонкие проволочки, присоединенные к крошечным полоскам бумаги с напечатанными на них словами и фразами; вероятно, то были вырезки из книг. Голова внутри этого сооружения, напоминавшего трепещущую шляпку гриба или белую головку одуванчика диаметром не менее пяти футов, казалась не более чем тенью. На изготовление его, должно быть, ушло несколько дней, но я лишь однажды видел, как его надевали, и когда в конце дня (тихие мгновения которого были наполнены тревожным шепотом) носитель снял его, поднес к нему спичку и бросил горящий убор на дорожку, покрытую гравием. Головной убор мягко подпрыгнул, расцвел пламенем и мгновенно сгорел.
Письма мертвым писателям, № 10
Дорогая мисс Мина Харкер [32]!
Кажется, я слышала голос матери. Я шла по коридору, с удовлетворением слушая, как за дверью выворачивает младшеклассников в намордниках. Тут дверь распахнулась, и наружу вырвалась какофония звуков, в которой мне удалось различить знакомые голоса. Из класса вылетела Финстер с развевающимися ватиновыми лентами во рту и диким выражением лица. Эта картина заставила меня задуматься.
Цитируя одного настырного газетного репортера, который в последнее время преследует меня буквально по пятам, к чему тревожить блаженный покой усопших и выуживать у них секреты, если полно живых людей, готовых исповедаться в своих тайнах буквально на каждом углу? К чему ждать, пока опустится Покров, чтобы прислушаться к тому, что говорят люди? Зачем так цепляться за мертвых, когда живые нуждаются в помощи? И так далее, и тому подобное.
Только что я очень долго смотрела на пламя свечи (ее остаточный образ – голубоватое пламя – до сих пор танцует и скользит по листу, где я сейчас пишу эти строки). Кто-то тихо рычит в моей глотке. Или храпит. Я слишком устала. Прошлой ночью ко мне в комнату во сне вошел ученик, помочился на одну из моих лучших шляпок и ушел, прежде чем я успела стряхнуть с себя оцепенение и выгнать его вон.
По крайней мере, я думаю, что он ходил во сне.
Лунатизм у нас здесь не редкость.
Как бы то ни было, до самого рассвета я больше заснуть не могла.
Правда в том, Мина, что живые – те же мертвые, просто не прошедшие инициацию. Живые, как и мертвые, могут быть мудрыми, ранимыми и жестокими. Но я не говорю с покойниками, потому что те мне дороги. В этом мое отличие от большинства медиумов и одержимых духами: не горе толкает меня к этой пропасти, не желание перебраться на другой ее берег, где ждут нас возлюбленные, которых мы потеряли. Не горе и не гнев. Я просто…
ebooksa