— Ты сказал им спасибо, Виктор?
— Сказал.
— Все-таки они настоящие друзья. Правда, и я
им не отказал в помощи, когда хотели спасать каторжан.
— Неужели ты ввязался бы в перестрелку?
— Иначе нельзя… Там, как писал Некрасов, было «два человека всего мужиков-то…» Нельзя… Но, видишь, и они меня выручили. А программу где будем печатать? Опять придется идти к ним?
— Я же тебе, кажется, говорил, что ездил за границу и приобрел станок.
— Станок — это еще не типография, Виктор. Где возьмем шрифт?
— Съезжу в Москву, те же землевольцы обещали помочь…
— Видишь, опять землевольцы?
— Да разве я против них? Я против того, чтобы тебя вовлекали в рискованные затеи.
— Согласен, Виктор. Винюсь… А не послать ли кого-нибудь ко мне на квартиру за книгами и вещами?
— Что за вещи там?
— Зимнее пальто, шуба купеческая, костюм, валенки, поповская шапка.
— Теперь тебе эти наряды не потребуются, — усмехнулся Обнорский. — Ты олонецкий крестьянин и должен ходить в зипуне.
— Жалко.
— Ишь, заговорила крестьянская душа. Нет, дорогой Степушка, придется тебе со своим имуществом распрощаться. Квартира наверняка под надзором.
Он сел к столу и стал перебирать бумаги.
— А где же беловой экземпляр?
Степан прошел в угол комнаты, стал на колени и извлек из-под обоев листы аккуратно исписанной бумаги.