Халтурин, Моисеевне, Абраменков на квартире одного из ткачей спешно составляли листовку:
«Братья рабочие!
Мы поднялись потому, что не можем больше терпеть гнет и издевательства, мы требуем от хозяев восстановить на работе всех уволенных рабочих. Мы требуем сократить рабочий день до одиннадцати с половиной часов. Мы требуем сократить штрафы и увеличить расценки! Мы требуем убрать неугодных нам мастеров!..»
Листовка была отпечатана днем, а к вечеру ее читали не только на Новой бумагопрядильной, но и на других заводах Петербурга.
Степан все время был со стачечниками и только ночью пробрался проходными дворами, сквозь заставы полиции домой. А утром, чуть свет его разбудил Абраменков.
— Что случилось? — проведя гостя в комнату, с тревогой спросил Степан. — Неужели стачку подавили?
— Нет, Степан Николаевич, совсем наоборот, стачка разрастается! Только сейчас узнали: забастовала фабрика Шау.
— Неужели? Они присоединились к ткачам бумагопрядильни?
— Да! Выдвинули те же требования.
— Лихо! — радостно воскликнул Степан.
— Моисеенко прислал за тобой. Мы считаем, что надо поднимать другие заводы.
— Хорошо бы! Но нам нельзя распыляться. Сил пока мало. Иди на фабрику Шау и постарайся подбодрить рабочих. Я же на извозчике объеду ближайшие заводы, попробую собрать членов комитета. Надо обсудить, как действовать дальше.
— Хорошо. А что, Обнорский еще не приехал?
— Нет. Его задержка очень беспокоит меня. Как он нужен сейчас!
— Да… Ну, может, еще объявится. Так я бегу, Степан Николаевич.
— Желаю успехов! Я тоже еду!
Грузный, сильный Абраменков кивнул, на цыпочках вышел из комнаты и неслышно притворил дверь…
Днем, когда Степану удалось разыскать и оповестить нескольких членов комитета выборных, он поспешил на фабрику Шау.
Около фабрики стояли наряды полиции. Во дворах — конные жандармы.
Степан отпустил извозчика и стал пробираться пешком. Когда до фабрики оставалось квартала полтора, Степана кто-то окликнул из пустого подъезда. Голос показался знакомым. Степан вернулся и, проходя мимо, заглянул в дверь.