Поздно вечером Коняев с кошелкой, закутанный в шаль, спокойно проковылял мимо полицейских постов и, покружив по городу, чтоб замести следы, остановил проезжавшего мимо извозчика и погнал на Васильевский остров, к Халтурину.
Степан, выйдя на условный звонок, посмотрел с недоумением.
— Вам кого, бабушка?
Коняев приоткрыл лицо.
— А… подождите, — сказал Степан, — я сейчас выйду…
Завернув в тихий переулок, Степан взял «старушку» под руку.
— Здорово нарядился ты. Не узнаешь. Ну что, был у забастовщиков?
— Был. Деньги отдал. Но дело наше — труба! Моисеенко, Абраменкова, Лазарева арестовали.
— Всех троих?
— Да. И еще человек восемь… Завтра ткачи собираются на работу… Выходит, мы еще слабы бороться с полицией.
— Возможно, пока и слабы… Однако союз не разгромлен. На смену арестованным придут новые бойцы. Я верю… Вчера получил письмо из Москвы от старых друзей — стариков, у которых квартировал. Пишут, что Козлов жив, здоров!
— Обнорский не схвачен? Я очень рад! Что же с ним было?
— Задерживали дела с типографией. Просил передать, что днями приедет Николай Васильевич и все расскажет.
— А кто этот Николай Васильевич?
— Рейнштейн! Разве не знаешь?
— Как не знать, знаю. Да только не верю я этому человеку. Скользкий он какой-то…
— А Виктор считает его очень верным пропагандистом. Впрочем, он и сам скоро выезжает в Москву.
— Это хорошая весть, Степан Николаевич. Может быть, мы заимеем свою типографию. Начнем выпускать «Рабочую газету». Выходит, настоящая борьба еще впереди!
В этот момент из-за поворота выскочили несколько конных жандармов и проскакали мимо.
Коняев сгорбился, втянул голову в плечи и, что-то шепнув Степану, поковылял прочь, прижимаясь к домам…