— Я пришла, Степан Николаевич, поговорить с вами по душам.
— Это хорошо. Спасибо, Анна Васильевна, — приветливо сказал Степан, однако брови его сомкнулись, глаза посуровели. Он почувствовал, что Якимова пришла с какой-то тяжелой вестью. «Наверное, нарочно послали ее, чтоб смягчить удар».
— Редко нам удается видеться. Все дела, — начала она издалека. — Да вам и не до встреч было, я знаю, как бурлил рабочий Питер.
— На этот раз схватка с полицией закончилась не в нашу пользу, — вздохнул Степан. — Союз потерял больше сорока самых отважных бойцов.
— Зато и вы нагнали холода на правителей. Они даже не решились устроить суд над рабочими, а сослали их втихомолку.
— Это верно, — сказал Степан, постукивая пальцами по столу. — Вы, Анна Васильевна, сказали, что моя квартира стала опасной. Что-то случилось? Лучше выкладывайте сразу.
Якимова заметила, что рука Степана, выстукивая что-то веселое, слегка дрожит.
— Да, Степан Николаевич, товарищи просили меня сообщить вам еще об одном несчастье.
— Что, Обнорский? — приблизился к ней Степан.
— Да! — шепотом сказала Якимова. — Только приехал и был схвачен в Питере.
— Когда? — спросил Степан, до боли прикусив нижнюю губу.
— Двадцать восьмого вечером.
— Я боялся… у меня было какое-то предчувствие… Что ему грозит?
— Наши думают, что сошлют в Сибирь… В худшем случае — каторга.
— А про типографию, о которой он хлопотал в
Москве, ничего неизвестно? — Нет.
— Жалко, — вздохнул Степан. — Жалко друга. Из комитета я остался почти один.
— У вас много друзей, Степан Николаевич, не только среди рабочих, но и среди землевольцев. Мы все вас очень любим.
— Все? — переспросил Степан, вкладывая в это слово особый смысл: «Если все, значит, и вы?!»
И Якимова поняла его. Поняла и сказала с задушевностью: