— Глядите тут в оба! — наказал Степан и пошел следом за товарищем…
Выставка сразу оглушила, закружила, увлекая в круговорот зрелищ и развлечений.
Зазывные крики сидельцев, вопли петрушек и ряженых, музыка каруселей и балаганов, выкрики цыганок-гадалок, свистки городовых, споры торгующихся — все сливалось в густой гомон, который висел над душной, потной сутолокой.
Поглазев часа два на всякую заморскую невидаль, Селантин со Степаном, ничего не купив, с трудом выбралась на площадь и, одурелые, уставшие, побрели на вокзал.
Там перекусили чем бог послал — и на поезд. Захватив свободные полки, они успокоились и тут же улеглись спать…
2
В Москве, сторговавшись с ломовиком, Селантин повез друзей в Марьину рощу, где у него были знакомые старики.
Подъехав к одноэтажному ветхому домику в четыре окна, он соскочил первым и, подойдя к резному крылечку, постучал.
Открыла подслеповатая старушка.
— Здравствуйте, Евдокия Дмитриевна! Не узнаете! Я Селантин, Федор Васильевич. Проживал у вас лет пять назад.
— Вроде бы запамятовала, уж стара стала. Много народу-то у нас перебывало.
— А помните, я еще вам шахматы подарил и Савелия Елистратыча играть обучил.
— А-а, вон вы кто! Как же, как же. Эти шахматы и сейчас живы… А Елистратыч помер, царство ему небесное… Уже третий годочек пошел.
— Жалко… душевный был человек. А я вот опять к вам.
— И, видать, не один?
— Товарищ с женой, да еще один холостой с нами.
— А надолго ли пожаловали?
— Нет, денька на два, на три, мы проездом.
— Ну-к что ж, милости просим. У меня, правда, свояченица гостит, но как-нибудь разместимся.
— Спасибо, Евдокия Дмитриевна, — поклонился Селантин и замахал товарищам, чтобы расплачивались с ломовиком и несли вещи.