— Среднего роста, бледное лицо, темные глаза, Железный Крест на кителе?
— Это наш парень.
— Он смеялся, поднимаясь по ступенькам — сказала она. Они проходили мимо ряда полуразрушенных домов. — Он смеялся. Он и ему подобные довели до этого.
— Мне говорили, что Берлин сейчас выгладит гораздо горячее.
Она взяла его под руку:
— Ты слишком добр для этой жизни, Харри Джего. Кстати, я еще не успела сказать, но полковник Брисингем сегодня вернулся в госпиталь с моими проездными документами на завтрашний ночной поезд.
Джего засветился от радости:
— Это значит, мы сможем быть вместе весь путь до Маллейга.
— Я так не уверена — сказала она. — На самом деле мне устроили спальное купе. Отдельное.
— Что? — изумленно спросил Джего. — Знаешь, кто в таких ездит в наши дни?
— Да — сказала она. — Эйзенхауэр.
Джего засмеялся. Дождь усилился и они побежали на перекресток, где она укрылась под деревом, а он пытался свистнуть кебу.
И все время ей почему-то представлялось смеющееся лицо Герике, подымающегося по ступенькам.
Пробили семь склянок первой вахты. Сидя в каюте за столом с сигарой в зубах Эрих Бергер приостановился послушать и вернулся к журналу. Скрип пера звучал в тишине неестественно громко.
«…самый одинокий звук в мире, судовой колокол в ночном море, или это просто подчеркивает для меня одиночество командования? Я думаю, быть капитаном судна не простая задача, особенно в условиях, в которых я нахожусь на данный момент…»
В дверь постучали и со шквалом дождя вошел Штурм. На нем был черный клеенчатый плащ и зюйдвестка, капли воды сверкали в свете керосиновой лампы.
— Ну, господин Штурм? — спросил Бергер.
Штурм козырнул:
— Только что сделал обход, капитан. Все крепко и прекрасно. За штурвалам Клют и Вебер. Идем на норд-вест-вест по моей оценке на десяти узлах.
— На полных парусах?