Мент,

Эти замечательные деточки — наше радостное светлое завтра. С каждым годом их будет все больше и больше.

В пятницу, двадцать восьмого февраля, Лысый и Зверев ознакомились с обвинительными заключениями. Следствие, таким образом, было закончено. В течение ближайших нескольких дней обвиниловку утвердит прокурор, и пошла бумага в суд.

Зверев обсудил ситуацию с адвокатом, и они пришли к общему мнению: слабовато обвинительное заключение. Потянет года на два. А возможно, дело вернут на доследование… Да и адвокаты у всей четверки обвиняемых работали на совесть — то есть за деньги. За большие деньги. По предварительной договоренности все стрелки сводили на Слона. Разумеется, его тоже защищал опытный профессионал… Защита Слона строилась так, что всем становилось ясно: вот кто главный супостат!

Что ж, обстоятельства создаются людьми.

День к концу февраля заметно вырос. Солнце днем начинало пригревать, с крыш барабанила капель, грохотал в водосточных трубах лед, свисали с козырьков огромные сосульки.

Пахло весной… или предчувствием весны. Двадцать девятого, в субботу, в лишний день года, Зверев, Лысый и Глеб собрались отметить завершение следствия. И еще наступление весны… И лишний день в календаре. В общем, мужики собрались выпить.

Сходили в баню, намылись от души и сошлись в камере у Глеба. В щель между шторами светило вечернее солнце. В его луче плясали пылинки, блестела литровая бутылка «Столичной», золотился копченым боком угорь. Отпотевали охлажденные в сугробе бутылки пива. В прекрасном расположении духа, с ощущением чистого после бани тела, сели к столу.

— Ну-с, друзья мои, — сказал Глеб на правах хозяина, — я поднимаю этот бокал (он скептически посмотрел на граненый стакан в руке) за вас. За дружбу. За справедливость. За то, чтобы мы все вместе как можно скорее встретились за пределами этих стен… на воле.

Три стакана, до половины налитые водкой, сошлись в солнечном луче, звякнули. Водка побежала по пищеводу. Через несколько минут она проникнет в кровь, и сердце погонит ее в мозг, наполняя тело ощущением тепла и легкого возбуждения, создавая обманчивую атмосферу свободы…

Лысый и Зверев взялись за угря, Глеб бросил в рог дольку лимона. Из «шарпа» доносился голос Вертинского. Плясали пылинки в солнечном луче. Резко распахнулась дверь, вошел Володя Петренко.

— Пьете? — мрачно спросил Петренко.

— Присядь с нами, Володя, — сказал Глеб. — Извини, не пригласили… думали, ты уже ушел.

— Пьете, — утвердительно произнес опер. Налил себе полстакана и залпом выпил. — А скажите, орлы, на хера вас здесь держат? А?

— Володя, что случилось? — спросил Зверев. По голосу Петренко было ясно: что-то произошло… и навряд ли приятное.

— Скажи мне, Саня, — продолжал Володька, — на хер вы здесь нужны, если не знаете, что в камерах творится? Зачем вас сюда прислали? Водку жрать да в пинг-понг играть? Вам, блин, здесь тепличные условия создали… курорт… санаторий! Скоро баб сюда водить начнете, да? А в камерах уже пытки начались!

— Погоди, Володя, какие пытки? — сказал Зверев.

— Током, Александр Андреевич… электрическим током. Гестапо!

— А в какой камере-то?

— В твоей, Виталий. В твоей, — сказал Петренко. «Мадам, уже падают листья», — печально произнес Вертинский. Петренко нажал клавишу «шарпа», и Вертинский умолк. Несколько секунд все молчали.

— Ну что, мне рапорт писать или сами разберетесь?