Он еще ничего не знал о провале Терминатора.
…Мальчик мой, мальчик мой хороший. У тебя будут такие же глаза, как у отца. Да. Ты будешь такой же высокий, красивый, сильный. Да-да, обязательно… Такой же умный, как отец. Когда ты первый раз увидишь свет, будет самый счастливый день в моей жизни. Я услышу твой крик и увижу твое сморщенное личико. Я хочу, чтобы при родах присутствовал твой отец. И это будет самый счастливый день в его жизни. И встретятся две птицы. Одна большая Птица, а другая еще маленькая. Еще Птенец, воробышек. А! Ты же еще не знаешь, что значит птица… Ты не знаешь, что такое трава, вода, деревья, облака, небо. Птицы живут в небе. Птицы парят.
А маленькие воробушки прыгают на тоненьких лапках. Чирикают.
Ты родишься в мае, когда листва нежная-нежная и много солнца. Мы еще будем с тобой в роддоме, а твой папка уже начнет бегать по магазинам, покупать тебе приданое. Заранее нельзя — плохая примета. А! Ты же еще не знаешь, что такое плохая примета. А тебе и не нужно этого знать, маленький мой, птенчик мой.
Ты будешь сосать грудь, гукать, пускать пузыри. Смеяться беззубым ртом, плакать. А твой папка будет смотреть на тебя и шалеть от счастья. Он ведь тоже еще мальчишка…
Губы Натальи шевелились. Выглядывали из-под повязки на голове седые космы. Светилась на разбитом лице беззубая улыбка. Рядом с больничной койкой стояли двое мужчин в белых халатах.
— Ну как она, доктор? — спросил подполковник Спиридонов.
— Плохо. В смысле травм ничего особенного, подлечим. Но вот детей у нее больше, скорее всего, не будет, — негромко ответил заведующий отделением. — Есть и еще один нюанс.
Спиридонов посмотрел на него вопросительно.
— Я думаю, — сказал зав. отделением, — ей понадобится помощь психиатра.
— Убийца, мама! — закричала вдруг Наталья Забродина детским голосом.
Подполковнику ФСБ стало не по себе.
— Прочитайте и распишитесь.
Гурецкий взял протокол из рук комитетского следака. Читал долго и медленно. Он страшно устал, хотел спать. Следователь был в таком же состоянии. После того как Мишка окончил тщательное изучение протокола и расписался, комитетчик сказал:
— Я думаю, Михаил Александрович, вам сейчас не стоит выезжать за пределы города.
— Вы что же, хотите с меня подписку о невыезде?…
— Нет. Вы всего лишь свидетель… пока, — хмуро ответил следователь. — В свободе передвижения я вас не ограничиваю… Пока.
Офицер ФСБ проводил Гурецкого до поста на выходе в служебном, пятом подъезде. Мишка вышел на улицу. Вздохнул прохладный воздух октябрьского дня. Подкинул на руке ключи от «москвича» и пошел по Литейному. То, что его отпустили, казалось почти невероятным. Серая громада Большого Дома подавляла. Мишка свернул на Захарьевскую. На служебной стоянке нашел свой «москвич». Два бойца ОМОН, в бронежилетах с автоматами под правой рукой, стояли на углу Литейного и внимательно наблюдали за ним.
Мишка сел в машину, пустил движок. Он оказался теплым, значит, «москвич» куда-то гоняли. Он не знал, что салон и багажник автомобиля были тщательно осмотрены экспертами-криминалистами, а в полости заднего бампера установлен радиомаячок. Гурецкий выехал со служебной стоянки Большого Дома и поехал к себе, на Суворовский.
Он даже не пытался обнаружить хвост. Знал, что хвост есть, что он высокопрофессиональный… и хрен с ним. Мишка ехал домой с одной мыслью — отоспаться. Его допрашивали всю ночь. Корректно, но постоянно напоминая: ваше положение, Гурецкий, весьма зыбко. В любой момент вы из свидетеля можете превратиться в соучастника. Трехчасовой допрос на даче под Первомайским плавно перелился в свое продолжение на Литейном. В Питер Мишка ехал на своем «москвиче», но спереди и сзади двигались автомобили ФСБ, а в качестве пассажира к Мишке подсел опер БТ. Внешне очень флегматичный и малоподвижный мужчина лет тридцати. Сохатый знал истинную цену этой малоподвижности…
ebooksa