Блатной романс

В один из косяков Шрам зафоткал вошедшего в автобус и как-то не по делу профессионально пристально стрельнувшего вдоль кресел зенками архаровца. Просек тот что-либо в неяркой атмосфере салона, шут его знает, но колючеглазый индивид нашел себе место на переднем сиденье и сделал вид, что так и надо. Наверное, у архаровца тоже имелась какая-нибудь ксива для мальчика на входе. И если до этого Шрам бодрился, а в душе сопли жевал, перебирал в уме измены и пересчитывал зубья у вил, то тут уже подобрался, поджался, собрался и превратился в опасную бритву.

Автобус тронулся, америкашки загалдели, как стая сорок. Через три ряда спереди зашипела открываемая «Фанта». Через пять минут автобус оказался за пределами Виршей.

А в оставленных Виршах по Шрамову, пардон, по Храмову крепко скучали.

– Вы уверены, что Храмов еще в городке? Что он еще не просочился сквозь заставы, не слился в реку по коллекторной трубе и не улетел, как немецкий шпион, на аэростате? – рычал на подчиненных начальник комиссии подполковник Среда.

Подчиненные смотрели кто куда, лишь бы не в гневные глаза начальства. Кто на облупленный сейф, кто на важный портрет главного генерала по Денобласти.

– Уверен, – под нос промычал лейтенант Яблоков. – Весь следующий из города транспорт проверяется на двадцатикилометровых отметках. Вряд ли этот уголовник додумается аж двадцать километров пехом от Виршей уматывать. Тем более, по оперданным, он при деньгах. Километра три оттопает туристом и начнет попутку ловить.

– Уверен, – пробурчал лейтенант Готваник. – Источники сообщают, что только за сегодняшний день очень похожего на описание человека видели семнадцать раз, а однажды в одно и то же время в четырех разных местах: в магазине «Франт», в шашлычной «Дядя Ваня», в ремонтном цеху Виршевского комбината и на спортивной площадке дома престарелых.

– Так какого… ваши сотрудники не могут его задержать?

– Вот посмотрите, – обиженно пробурчал лейтенант Готваник и подвинул к подполковнику исчерканную фломастером карту Виршей. Город на ней был похож на отпечаток великанского сапога. Овальная блямба рифленого улицами жилмассива и комбинат в форме каблука. – Здесь отмечены все маршруты патрулирования. Вот, например, цифра «три», а вот «двадцать четыре». Это значит, что означенную улицу патрулируют три одетых по «гражданке» опера и проходят по улице каждые двадцать четыре минуты. (Если бы за этой сценой наблюдал дядька Макар, он бы всыпал Филипсу за погрешность в две минуты.)

«Перелески да проселки, но не видно ни шиша. Я лежу на верхней полке, рядом жмутся кореша», – вспомнил такую песенку Сергей и попытался представить, как его кореша делают ноги из Виршей, кто на попутках, кто на электричке.

– Ты есть русский? – прочитала негритоска бирочку на груди соседа.

– Я есть русский, – шире ощерил пасть Шрам, что при желании можно было посчитать за подчеркнутое радушие.

– Иц э бьютифал! Меня зовут Эпифани! – запищала от природной брызжущей через край радости дочь угнетенного народа.

«А меня – нет», – подумал Сергей, а вслух, чтоб не приняли чисто за дремучее мурло, сказал:

– Это здорово, Эпифани, что мы хиляем из Виршей на соседних полках.

– Не понимаю! – жизнерадостно залилась смехом, как ментовский свисток, Эпифани. – Что такое «хиляем»?

– Это важное русское слово. Оно означает: канаем, гребем, мотаем, чешем и так далее.

– Я поняла! – превратились в восторженный бублик губы шоколадки. – Вы есть филолог. Я тоже филолог в университете. Массачусет. А здесь я… – Эпифани не нашла подходящее слово, порылась в сумочке и протянула Шраму визитку на русском. «Специалист по етикету». Именно так – через «е».

«Еханый бабай побрал бы этих жизнерадостных личинок! Вот если бы на моем месте корячился Словарь, может, он был бы счастлив. Его явно тянет на интеллигентных шмар». Тут же по обыкновению свободно гуляющих мыслей Шраму подумалось, что он свалил, так и не рассчитавшись до конца со Словарем и Малютой. Ладно, пусть поживут пока.

– Я не есть филолог. Я есть народная медицина, – ляпнул первое попавшееся Сергей, пряча искорки напряга на самом донышке гляделок.