– Клиент покупает ее тело, а продает-то она душу! Понимаешь? Душу продает эта девчонка за двадцать долларов. А Иуда продал за тридцать серебряников Бога. Правда, обидно?
Что-то было в ее голосе, интонациях, в самой теме разговора что-то болезненное, затаенное. Гаврилин на минуту даже забыл о том, что сидят они в задымленном кабаке, на сцене ревут лабухи, где-то лежат тела, которые еще сегодня утром были живыми людьми и где-то ходят те, кто убил их.
– Ты продаешь что-то для того, чтобы заработать, чтобы не подохнуть с голоду, продаешь, продаешь… а потом, когда заработаешь немного денег, начинаешь мечтать о том, чтобы выкупить все проданное назад. Мечтаешь и при этом понимаешь, что нельзя этого выкупить, ни за какие деньги нельзя.
Господи, сколько тоски в этом голосе. Гаврилин даже представить себе не мог, что этот голос может так звенеть от напряжения.
– Это как болезнь. Ты понимаешь, что ничего нельзя поделать и все равно пытаешься. Ты пытаешься купить у других то, что продал когда-то сам. И они продают, как это сделал когда-то ты, но ты, ты ничего этого не получаешь, потому, что… не знаю, ты не сможешь меня понять. Нельзя прожить, не продаваясь и не продавая. И жить так нельзя.
– И поэтому ты решила продать кого-нибудь из нас?
Марина словно и не услышала сорвавшиеся злые слова, она смотрела ему в глаза, уже не гипнотизируя, а будто сама впадая в транс.
– Ты не поймешь, как это можно привыкнуть ложиться в постель за деньги. Как можно потом привыкнуть ложиться в постель ТОЛЬКО за деньги. И каково однажды понять, что без денег ты просто не можешь быть ни с кем! Даже если человек тебе нравится. Ты никогда не сможешь заставить себя взять деньги у него, и у тебя останется только один выход – дать ему деньги. Попытаться купить себе хоть немного любви.
Пятьдесят долларов. Гаврилин вспомнил свою реакцию на серо-зеленую купюру с портретом генерала Гранта. Он никогда не задумывался над таким поворотом этой проблемы.
– И что мне теперь делать? – внезапно спросила Марина. – Что?
Хороший вопрос. Извечный вопрос русской литературы. Хорошо еще не подняли проблему кто виноват. Гаврилин снова налил коньяк в бокалы.
– Ты чужак. И эта девчонка – тоже. Вы принесли сюда смерть, уже погибли люди и погибнут еще.
– Я не…
– Может быть, ты и не… Только мне на это плевать. Я пять часов назад случайно узнала, где она живет. Я могла сразу же ее сдать ребятам Короля. Могла…
– И почему не сдала? Жалко стало?
– Нет. Я просто поняла, что эта девчонка сделала то, что я сама очень давно хотела сделать. Взять в руки оружие и убить этого ублюдка. И его тоже. И когда я вошла в ее номер, увидела ее лицо, я чуть на шею ей не бросилась. Не поверишь, но лицо ее мне показалось таким чистым, таким… не проданным. Я знала, что это она убила человека. И не могла поверить в это, глядя ей в глаза.
– Ты разговаривала с ней?
– Не бойся, я сказала, что заглянула к ней в номер только с целью инвентаризации постельного белья. Если бы я не была так уверена в обратном, я бы никогда не поверила в то, что она могла кого-нибудь убить.
Это Марина напрасно. У Даши весьма внушительный послужной список, и достижений ее хватило бы на десяток наемных убийц. Гаврилин оглянулся на Дашин столик и вздрогнул, возле столика маячил официант и, судя по выражению всей его фигуры, принимал деньги. Даша собралась уходить.
Марина заметила взгляд Гаврилина.