– Как знаешь, – сказал Гринчук. – как знаешь.
Граф уже был в курсе.
Граф вообще старался держаться в курсе всего, происходившего в Обществе. Быть в курсе, но держаться стороны, поставил себе за правило Граф и правило это выполнял.
Гринчука Граф, как обычно, встретил у входа в Клуб и провел его в отдельный кабинет. В клубе почти никого не было, только одна пара сидела в общем зале, беседуя под шампанское и фрукты.
– Выпьешь? – спросил Граф.
– Мышьяку. Стакан. И закушу крысиным ядом.
– Извини, только из того, что есть в меню, – Граф положил перед Гринчуком шикарную кожаную папку.
Папка отлетела в угол кабинета.
– Понял, – сказал Граф, усаживаясь за столик напротив Гринчука. – разговор будет душевный и долгий. И, как я понимаю, о Липском и его окружении.
– Да. И как можно подробнее.
– Попробую. Ты, кстати, в курсе, что некоторые тебя в этом обвиняют?
– Например, Шмель.
– Не только. Черт тебя дернул устраивать этот концерт. Мог бы со мной посоветоваться.
– Вот я и пришел.
– Лучше позже, чем никогда.
Мысль эта была хоть и банальна, но совершенно здрава. Срабатывала она, правда, далеко не всегда, и в случае, например, с парашютом, раскрывшимся от удара об землю, утешала слабо.
Геннадий Федорович эту поговорку не любил. А в последнее время он не любил и само слово «никогда». Неприятное это было слово. Болезненное.
Геннадий Федорович приехал в свой клуб уже вечером первого января. Казино еще не работало, по этой причине не было в казино и клубе никого, кроме самого Гири и охраны.
Гиря медленно прошел по залу казино. Все отремонтировали, все сделали. Оставалось только собрать толпу, пригласить телевизионщиков и в их присутствии перерезать ленточку. Еще нужно было освятить центр порока.
На стенах под новой отделкой не было видно следов от пуль. Крови на полу тоже, естественно, уже давно не было.