Гаврилин рванулся снова, не обращая внимания на боль, не понимая что именно хрустит – лед или его кожа, пронизанная ледяными кристалликами. Он сейчас может думать только об одном – встать. И – встает. Он встает!
И свист ветра в ушах, и страшный скачок горизонта. Он лежал не на равнине. Он, оказывается, висел на отвесной ледяной скале. И теперь, когда руки… Он не смотрел на свои руки и не чувствовал их… И вот теперь. И вот теперь, когда руки оторвались от скалы, его тело скользит все ускоряясь и ускорясь куда-то вниз.
– Нет, нет, нет!
Удержаться, теперь у него только одна мысль – удержаться, остановить это безумное скольжение.
Гаврилин царапнул ногтями по льду. Нет.
И ухватиться не за что. Все ломается от самого легкого прикосновения. Только зеленоватый и чуть маслянистый на вид солнечный блик скользит вместе с Гаврилиным. Только этот блик.
Удар. Гаврилина переворачивает на спину, медленно – медленно, словно в воде, словно воздух тоже начинает замерзать. Гаврилин понимает, что это смерть, что такой удар не сможет пережить, но не чувствует боли.
Он словно со стороны видит, как ломаются кости, как, застывая на лету, в разные стороны летят капли крови…
Это больно, это должно быть больно, но он не чувствует боли. Не чувствует, и это почему-то его пугает.
Теперь тело бьется возле самых его ног. Гаврилин смотрит сверху на свое тело… На свое? Гаврилин наклоняется и видит, что это…
– … Убьет, всех убьет… всех… всех… убьет… всех…
Гаврилин закрывает уши.
– … всех… убьет… убьет…
Это кровь замерзает в мозгу у Гаврилина и теперь поток алых кристалликов льда выцарапывает острыми гранями эти безумные звуки…
– … всех… убьет… всех…
Замолчи. Замолчи.
– … всех… убьет…
Рука сжалась на чем-то твердом. Молоток. Гаврилин не раздумывая взмахивает. Молоток скользит.
– Точнее бей! – раздраженно кричит кто-то рядом.
Еще удар! В лицо больно бьются осколки. Осколки чужого лица? Еще удар!